Все это он выпалил единым духом и умчался. А я осталасьодна, в полном смятении чувств… Что делать? Как быть? Пока мы ехали изаэропорта, я смотрела в окно и мало что могла узнать. Море машин, пробки… Акакое разнообразие марок… В моем детстве, если на улице появлялась заграничнаямашина, вокруг нее тут же собиралась толпа. Мужики голодными глазами смотрелина заморское диво, некоторые со знанием дела говорили, сколько цилиндров у этоймарки, какая предельная скорость, сколько лошадиных сил и все в таком роде. Асейчас… Вон «бентли», а вон «ягуар», а уж о «мерседесах» и «ауди» говоритьнечего! Этих как грязи… И реклама, всюду реклама! Раньше я помню толькокакие-то жуткие плакаты «Мир. Труд. Май», надписи на крышах: «Народ и партияедины», да дегенеративно прищуренного Ильича у въезда на Комсомольскийпроспект: «Верной дорогой идете, товарищи!» и почему-то совершенно не к местувспомнился стишок, который ходил по Москве, когда у Калужской заставы поставилипамятник Гагарину: «Москва, ликуй, тебе подарен железный х…, на нем Гагарин». Яспросила у Юры, как теперь называется Комсомольский проспект.

– А так и называется! И Комсомольская площадь тоже.Вообще комсомолу повезло, почти все названия сохранились, и «Комсомольскаяправда», «Московский комсомолец», и даже Театр Ленинского комсомола, который,правда, теперь называется одним вполне благозвучным словом «Ленком», и молодежьпонятия не имеет, что эта аббревиатура значит, – охотно отвечал мне Юра.

Я подошла к окну гостиной. Оно было занавешено тюлем ивыходило на другое крыло этого же нового дома, который Юра назвал «элитным».Так что Москвы за окном я не увидела. Кухня по западной моде была соединена сгостиной, и ее окно выходило туда же. Я пошла в спальню. Ее окно смотрело впереулок, где стояли кирпичные дома, абсолютно ничем не примечательные, и одинстарый доходный дом, весь в лесах. Скоро и он обновится, приобретет совсемдругой вид… Наверное, это хорошо… Но как-то странно… И вдруг я почувствоваласмертельную усталость. Время – девятый час, еще совсем светло, абсолютнонестрашно, тем более дом, похоже, хорошо охраняется, но мне стало как-тонеуютно. Надо поскорее обжить эту квартиру, купить цветов, что ли… Но все этозавтра, завтра! Я молниеносно развесила вещи, приняла душ и юркнула в чужуючистую кровать, впрочем, она оказалась на удивление удобной. Я хотела включитьтелевизор, но потом раздумала. Додик предупреждал, чтобы я не злоупотреблялателевидением, а то жизнь в Москве покажется мне слишком страшной.

– Ты сначала сама походи по городу, создай себе какой-тоего образ, а уж потом смотри телевизор.

Додик уж точно плохого не посоветует. Книг в этом домепрактически не было, только два затрепанных детектива в бумажной обложке истопка глянцевых журналов. Я погасила свет и постаралась уснуть. Что вскоре мнеи удалось.

Я проснулась рано и сразу ощутила зверский голод. Вхолодильнике стояло несколько йогуртов, десяток яиц, коробочка масла и упаковкаплавленого сыра. А также хлеб для тостов. Юра позаботился, спасибо ему. Ночтобы нормально существовать, надо все-таки купить продуктов. Юра вчера сказал,что если выйти из Лукова переулка на Сретенку, сесть на троллейбус, то можнодоехать до Рижского рынка, и там рядом есть еще и супермаркет. Мне вдруг сталовесело. Тем более за окном светило солнце. Я свободна как ветер, я в родномгороде, который сначала любила, потом ненавидела, а сейчас мне предстоит узнатьего заново. Насколько я помнила, расстояние от Сретенки до Рижского вокзала нестоль уж велико, и я решила пойти туда пешком, а обратно просто взять такси.Наскоро перекусив, я вышла из дома. Сретенка… Ее можно узнать, хотя многихдомов уже нет, а многие изменились, помолодели, похорошели…

Кинотеатра «Уран» я не обнаружила, а впрочем, кажется, когдая уезжала, его уже не было? Не помню. Зато хорошо помню, как мы с Тоськой Бахбегали туда, когда прогуливали школу… Интересно, а «Форум» еще существует? Воти бывшая Колхозная площадь, ныне Сухаревская. Справа какие-то палатки, круглоездание с рекламой японской закусочной. С ума сойти… Слева совсем новое зданиеторгового центра и отреставрированная церковь… Я уже заметила, что раньшецеркви как-то стыдливо прятались, теперь же они, наоборот, как будтовыставлялись напоказ… И на той стороне Садового кольца снесены многие домики. Водном из них был комиссионный магазин, где я купила себе первые туфли навысоких каблуках. Как сейчас их помню, черные замшевые лодочки с маленькойкожаной пупочкой… Как я была счастлива! Туфли были почти новые. Я решиланемного отклониться от маршрута, чтобы посмотреть, существует ли «Форум» игомеопатическая аптека рядом с ним. Я часто ездила туда за лекарствами длямамы. Она лечилась у гомеопата… А вот и «Форум», но он не функционирует,похоже, там ремонт. Зато аптека на месте, я хотела зайти внутрь, но передумала.Зачем? На другой стороне Садового кольца когда-то был хозяйственный магазин,теперь там обувной. Я перешла поверху сначала Садовое кольцо, потом и проспектМира. Так. Книжный, кажется, и раньше здесь был, но в этот час он еще закрыт.Дальше торгуют сигарами, кафе-мороженое Баскин-Роббинс… Когда-то в Москвеходила легенда о том, что московское мороженое самое вкусное в мире. Тогда я вэто верила. Но потом мне довелось пробовать мороженое в самых разных странах, ия решила, что это была просто патриотическая легенда…. Интересно, какое сейчасв Москве мороженое? Есть ли еще эскимо, фруктовое в бумажных стаканчиках? Новот автоматов с газировкой, похоже, уже нигде нет…

Внезапно из-за дома выскочила девчонка лет шести, как-товоровато огляделась, словно ища, куда бы спрятаться. И тут же за ней выбежалапожилая женщина в куртке, накинутой поверх халата.

– Мура! – взвизгнула она. – Мура, не смейубегать, все папе скажу!

– А вот и не скажешь! – топнула ногой Мура. –Не скажешь!

– Немедленно домой!

– Ну, бабушка! – приготовилась реветь Мура.

– Я кому сказала!

Женщина схватила внучку за рукав и поволокла куда-то.

Мура! Как я могла забыть о Муре? Боже мой… Мура, моя роднаятетка, мамина младшая сестра… Сколько же ей лет сейчас? Наверное, уже подшестьдесят. А жива ли она? Мне она и тогда казалась старой, ей было под сорок,когда я уехала… Я тогда возненавидела всех, кто так или иначе подталкивал меняк отъезду, а их было много и все желали мне добра, в том числе, конечно, иМура…

– Дура ты, Динка, будешь жить как белый человек! Безочередей, без этого постоянного унижения из-за любого пустяка… Я вот ещемолодая, красивая, а чтобы быть прилично, только прилично одетой, как мнеприходится мудровать, сколько времени тратить… – твердила мне тогда Мура.

И вдруг я поняла, что безумно, до головной боли хочу еевидеть. К черту, к черту все, возьму сейчас такси и поеду к ней. Хотя, конечно,не факт, что она живет по старому адресу… Да и жива ли она вообще?

Мне Мура всегда нравилась, да что там, я ее просто обожала ивтайне мечтала быть похожей на нее. Как она нравилась мужчинам, как умелапокорять их… Большеглазая, темноволосая, статная, она лепила правду-матку влицо, если кто-то ей не нравился… У Муры постоянно были какие-то романы, вокругнее кипели страсти, вечно кто-то с кем-то дрался, кто-то кому-то угрожал, однимсловом, мне, девчонке, казалось, что Мура живет полной жизнью, в отличие отмамы, которая после ухода отца словно завяла, да так и не ожила больше, сталамедленно, но верно умирать… Но это было потом, а в детстве Мура вечно врываласьв наш дом и, заперевшись с мамой, изливала ей душу, а та даже с некоторойзавистью, как мне иногда казалось, говорила: «Ох, и поблядуха ты, Мурка, ох ипоблядуха!» В устах мамы, изысканно-интеллектуальной женщины, это звучалостранно, как-то простонародно, что ли, и мне казалось: эта интонация – что-товроде занавесочки, которой мама пыталась прикрыть свою женскую зависть… Хотязавидовать по всем маминым меркам было нечему. Мура не была замужем, у нее небыло детей…