– И за какие же такие дела тебя вешать должны?

– Мое дело.

– Это верно. Только чего теперь боишься? Приговор получил, вкорабль сел, до Островов почти доплыли. Чуешь, как волны бьют? Это ужеприбрежная качка, лоцман неопытный, боится ночью в бухту входить.

– Если они поймут… там…

– И что? Клипер вдогонку за тобой снарядят? Велика птица!Пошлют с оказией приказ повесить на месте или обратно отправить.

– Может, и клипер, может, и планёр.

Ну-ну. Со всяким бывает. Помню одного типчика, тот девицусоблазнил, так в камере трясся – «повесят меня, повесят»… А получил плетей, даи поплелся домой.

– Ложись-ка спать, – велел я, будто Марк сам на разговорнапросился и с койки слез. – Завтра силы понадобятся. Учти: хитрость хитростью,а если бегать не умеешь – конец.

Подсадил я мальчишку обратно на койку, цепь громкозабренчала, и уж теперь точно не один каторжник проснулся. Заворочались,закашляли, закряхтели, кто-то сонно выругался. А я прилег, между делом щепкойсвоей верной замок закрыл и задумался.

Великое дело – Слово знать. Не раз я таких видал, толькообычно поверх голов. На войне, когда по молодости в армию затесался. Или изтемного угла в чужом доме, молясь Сестре, чтобы прошел мимо хозяин, не вынуждалгрехи множить.

А вот так, рядом, за руку держа, когда Слово шепчут и вХолод лезут, – никогда. Был, правда, Гомес Тихой, лихим делом промышлявший, ноне зверствовавший. И пили вместе, и гулянки устраивали. А потом нашли его впереулке, так изрезанного и исколотого, что всякому стало ясно – Слово пытали.На лице у Гомеса улыбка застыла, страшная, злая. Видно, все вытерпел, а Словоне открыл…

Но мальчишке-то, мальчишке откуда знать? Отец подарил? Тогдаточно – из аристократов. Ах, Шутник, ко мне приглядывался, на Плешивогопосматривал, а кто Слово скрывает – не понял. Значит, такой твой фарт…

Накормили нас торопливо и откровенной дрянью. Осмелелиморячки, бунта больше не боятся. Шутник сам принес котел с клейкой кашей, дажене сдобренной рыбой, и миски. Стоял у дверей, поглядывал, как каторжники,морщась, набивают животы, плеточку баюкал. Корабль слегка покачивало на волнах,но лениво – даже те, кто маялся морской болезнью, повеселели. Отшумел уже,спуская якорь, кабестан, и совсем рядом, за бортом, слышались приглушенныеголоса. И то верно, не только нас, скот рабочий, привезли, еще и провиантстоличный для офицеров, оружие, одежду, инструменты. Городок-то не такой уж ималый, близ гарнизона многие кормятся.

– Ну, пора! – Шутник изобразил самую разлюбезную улыбку. –Рад я за вас, ворье несчастное. Честным трудом вину искупите – обязательноназад отвезу.

– Не задерживайся только, – буркнул Локи. Еще вчера мог бы иплеткой за дерзость получить, а сегодня с рук сошло.

Шутник двинулся по трюму, останавливаясь у занятых коек иотпирая цепь. Человек он был все же смелости отменной – не побоялся в одиночкуснять оковы с двух десятков бандитов. Хотя, конечно, и то понимал, что мы всезнаем – и палуба, и причал сейчас стражниками кишат.

Возле меня Шутник остановился, спросил:

– Снять замок, или сам сумеешь?

– Сними уж, – попросил я.

Шутник покачал головой:

– Чтоб такой, как ты, и не сумел щепкой замок снять…

В груди у меня ёкнуло, но надзиратель открыл замок и прошелдальше. Нет, ничего он не подозревает. Разочаровался, наверное, что ИльмарСкользкий на поверку оказался так прост.

Ничего, потерпи, друг. Вскоре будет тебе спектакль…

Марк спрыгнул с верхней полки, потирая натертое цепьюзапястье. Как всегда бывает с мальчишками, его сковали слишком туго, чтобы невывернул гибкую кисть из кольца. Но кровоточащий след Марка не волновал. Онуставился на меня с таким заговорщицким видом, что я мгновенно отвернулся. УШутника все же чутье есть, не стоит Сестру гневить, собственной глупостью нанеприятности напрашиваться.

– По одному, по одному вверх! – крикнул Шутник. – Двинулись!

Я шел пятым или шестым, за мной Марк. После десятидневногозаточения в тесном, душном и вонючем ящике сама возможность выйти из трюмаказалась чудом, неслыханным подарком. Все радовало – и коридорчик, и крутойтрап, и – вот оно, счастье! – квадрат безоблачного неба в люке.

– Проходи, не задерживай! – рявкнули на меня с палубы.Щурясь от ослепительного солнечного света, я поднялся, получил беззлобный, нокрепкий толчок в спину и присоединился к группе каторжников.

Кораблик, на котором нас привезли к Печальным Островам, былнебольшой, но крепкий и чистенький. Палуба – отдраена, паруса – аккуратноспущены и уложены, всё на своих местах, всё имеет строгое морское назначение инепонятное название. Если б не был вором, стал бы моряком…

Десяток стражников, охраняющих нас, казался кударасхлябаннее корабельных матросов. Даром что вооружены прекрасно – исамострелами, и бронзовыми палашами, а у одного даже пулевик в руках. Затоформа грязновата, морды кислые и опухшие. Правды железом не скроешь.

Перед стражниками лежала бухта толстого каната. Все какзаведено.

Это хорошо. На это и надеялся.

Отведя взгляд от охраны, я залюбовался островами. Глазаслезились, но ничего, после тесноты трюма с удивлением вспомнилось, что есть насвете расстояния и перспектива.

Печальных Островов – три, но мы сейчас стояли у берегабольшего, самого обжитого и самого красивого. Скалистые берега, поросшие сочнойзеленью, бурые холмы вдали, форт на огромном крутом утесе, господствующем надбухтой, городок, прижимающийся к порту – бестолковый, шумный и яркий. Вдали, вгорах, поднимались дымы печей… вполсилы, раньше куда сильнее дымило. Красивобыло, и красиво той умирающей, последней красотой, что я больше всего люблю…

Посреди города, как положено, вздымались шпиль церквиИскупителя и купол храма Сестры-Покровительницы. Я ревниво отметил, что шпилькуда выше, и вызолотка на дереве недавно обновлена. Эх, Сестра, жив буду –принесу подношение, нехорошо, что забывают тебя нынче… Корабль стоял у самогопричала, по перекинутым мосткам сновали туда-сюда грузчики, со снисходительнойухмылкой поглядывая на нас. Ладно, еще посмотрим, кто посмеется последним…

Выбрался Марк, поплелся, едва находя дорогу. Стражникипохохатывали, глядя на наши неуклюжие движения, и явно не ждали дурного.Кое-кто из каторжников даже падал, это вызывало особенно бурное веселье.

А я наслаждался светом. Глаза уже привыкли, в моей работебез этого нельзя. Грудь никак надышаться не могла сладким, чистым воздухом.Даже ругань стражников улучшала настроение – как-никак новые люди, не этиопротивевшие за неделю морды.