Представляете вы себе Гавану рано утром, когда под стенамидомов еще спят бродяги и даже фургонов со льдом еще не видно у баров? Так вот,мы шли с пристани в «Жемчужину Сан-Франциско» выпить кофе, и на площади не спалтолько один нищий, он пил воду из фонтана. Но когда мы вошли в кафе и сели, тамнас уже ожидали те трое.

Мы сели, и один из них подошел к нам.

– Ну? – сказал он.

– Не могу, – ответил я ему. – Рад бы помочьвам. Но я уже вчера сказал, что не могу.

– Назовите свою цену.

– Не в этом дело. Я не могу. Вот и все.

Двое других тоже подошли и смотрели на нас с огорчением. Онибыли славные молодые люди, и я был бы рад оказать им эту услугу.

– По тысяче с головы, – сказал тот, который хорошоговорил по-английски.

– Мне самому неприятно, – ответил я ему. – Ноя вам по совести говорю: не могу.

– Потом, когда все здесь изменится, это вам сослужитслужбу.

– Знаю. Рад бы душой. Но не могу.

– Почему?

– Лодка меня кормит. Если я потеряю ее, я останусь безкуска хлеба.

– За деньги можно купить другую лодку.

– Но не в тюрьме.

Они, должно быть, решили, что меня только нужно уговорить,потому что первый продолжал:

– Вы получите три тысячи долларов, и впоследствии этоможет сослужить вам службу. То, что тут сейчас, знаете, долго не продержится.

– Слушайте, – сказал я. – Мне совершенно всеравно, кто у вас будет президентом. Но у меня правило: не перевозить в Штатыничего такого, что может болтать.

– Вы хотите сказать, что мы будем болтать? –сказал один из тех, которые до сих пор молчали. Он сердился.

– Я сказал: ничего такого, что может болтать.

– Вы считаете нас lenguas largas?

– Нет.

– Вы знаете, что такое lengua larga?

– Да. Тот, у кого длинный язык.

– Вы знаете, как мы поступаем с такими?

– Не петушитесь, – сказал я. – Вы ко мнеобратились. Я вам ничего не предлагал.

– Замолчи, Панчо, – сказал сердитому тот, чтоговорил первым.

– Он сказал, что мы будем болтать, – сказал Панчо.

– Слушайте, – сказал я. – Я вам говорил, чтоне берусь перевозить ничего такого, что может болтать. Ящики с вином не могутболтать. Четвертные бутыли не могут болтать. Есть еще многое, что не можетболтать. Люди могут болтать.

– А китайцы не могут болтать? – сказал Панчо созлостью.

– Они могут болтать, но я их не понимаю, – ответиля ему.

– Значит, вы не хотите?

– Я вам уже вчера сказал. Я не могу.

– Но вы не станете болтать? – сказал Панчо. Онменя не понимал и оттого злился. Да, пожалуй, и оттого, что дело не выходило. Яему даже не ответил.

– Вы-то сами не из lenguas largas? – спросил онвсе еще злобно.

– Кажется, нет.

– Это что такое? Угроза?

– Слушайте, – ответил я ему. – Охота вампетушиться в такую рань. Я уверен, что вы немало глоток перерезали. Но я ещедаже кофе не пил.

– Так вы уверены, что я режу людям глотки?

– Нет, – сказал я. – И вообще мне на этонаплевать. Разве нельзя говорить о деле и не беситься?

– Да, я взбешен, – ответил он. – Я вас убитьготов.

– Тьфу, черт, – сказал я ему. – Да придержиты язык.

– Ну, будет, Панчо, – сказал первый. Потом мне: –Очень жаль. Я бы хотел, чтоб вы перевезли нас.

– Мне тоже очень жаль. Но я не могу.

Все трое направились к двери, и я смотрел им вслед. Они быликрасивые молодые люди, хорошо одетые: все без шляп, поглядеть на них, так былопохоже, будто у них денег хоть отбавляй. Послушать их, так, во всяком случае,было на то похоже; они и по-английски говорили, как говорят кубинцы из богатых.

Двое из них были, видно, братья, а третий, Панчо, чутьповыше ростом, но из той же породы. Знаете, статная фигура, хороший костюм,блестящие волосы. Я подумал, что не такой уж он, верно, злой, как кажется. Он,верно, просто нервничает.

Как только они вышли из кафе и повернули направо, я увидел,что через площадь мчится к ним закрытая машина. Первым делом зазвенело оконноестекло, и пуля врезалась в пирамиду бутылок в правом углу витрины. Я услышалвыстрелы, и – боп-боп-боп, вся пирамида разлетелась вдребезги.

Я прыгнул за стойку и видел все, выглядывая слева из-закрая. Машина остановилась, и возле нее присели на корточках два человека. Уодного был автомат Томпсона, а у другого магазинный дробовик с отпиленнымстволом. Тот, что с автоматом, был негр. Другой был в белом шоферском пыльнике.

Один из кубинцев лежал на тротуаре ничком, как раз под разбитойвитриной. Два других спрятались за фургон компании «Тропическое пиво», толькочто подъехавший со льдом к соседнему бару. Одна лошадь упала и билась в упряжи,другая неистово мотала головой.

Один из кубинцев выстрелил из-за фургона, и пуля отскочила, ударившисьо тротуар. Негр с «томпсоном» пригнулся почти к самой земле и выпустил зарядпод фургон, – и верно: за фургоном один упал, головой на тротуар. Онсудорожно дергался, закрыв голову руками, и шофер выстрелил в него издробовика, пока негр вставлял новую обойму. Заряд был основательный. По всемутротуару виднелись следы дроби, точно серебряные брызги.

Второй кубинец за ноги оттащил раненого под прикрытиефургона, и я увидел, как негр снова пригнулся к мостовой, чтобы выпустить ещезаряд. Но тут вдруг мой друг Панчо стал огибать фургон с другой стороны,прячась за той лошадью, которая устояла на ногах. Он вышел из-за лошади, белый,как грязная простыня, и выстрелил в шофера из своего люгера, держа его обеимируками для большей устойчивости. Он, не останавливаясь, дважды выстрелил поверхголовы негра и один раз ниже.