– Откуда ты знаешь? – поразиласьЗозо.

Вторым выстрелом ее брат попал точно в цель.

– Ничего сложного. По-моему, всесверлилкины делаются по двум этим заготовкам. Третьей пока как-то неразработано, – лучась от самодовольства, сказал Эдя.

– Не кати бочку, Хавронище! Сам ты идохлой кошке пломбу не поставишь. Это тебя не волнует?

– Не особо. В данный момент меня волнуеттолько, почему на пижамных штанах нет карманов.

– Не винти, Эдуард! Ты же бездарь,признай!

– Пусть так. Зато я умею придумыватьназвания для меню. Это гораздо сложнее. Сидишь и ломаешь голову, как назватьблюдо, чтобы люди поняли, почему за обычную свинину они должны платить дороже,чем за мясо пингвина.

Зозо рассеянно улыбнулась и отодвинула всторону тарелку, расчищая плацдарм для атаки.

– Эдуард, могу я попросить тебя ободолжении? – решительно произнесла она.

– Если это не одолжение денег, топопросить можешь, – отвечал ей брат, напирая на «попросить».

– Нет, не денег. У тебя же вагонзнакомых! Ты можешь попросить кого-нибудь подъехать туда, куда я скажу, и оченькультурно, мягко, неназойливо создать ощущение здоровой конкуренции?

– Какой такой конкуренции? – непонял Эдя.

Зозо смутилась.

– Видишь ли, он очень долгораскачивается, а я так не могу. Мне надо «да-да» или «нет-нет». Возможно, еслиБурлаков увидит, что у него есть соперник, он как-то определится со своимичувствами. Ты, главное, сведи меня с тем, кто может на пятнадцать минутпритвориться приличным человеком, и больше мне ничего не надо! – сказалаЗозо.

Эдя протянул руку и озабоченно потрогал сестрелоб. Лоб был прохладный, однако это ничего не значило. Многие помешанные имеютнормальную температуру.

– Ты себя хорошо чувствуешь, сестренка?Картинка не плывет? Я сейчас буду показывать тебе пальцы, а ты говори, сколькоих, – ласково попросил он.

Зозо ударила брата по руке.

– Перестань издеваться! Это вопрос жизнии смерти!

– Ну хорошо. И как же ее создавать, этуздоровую конкуренцию? – уступил Эдя.

– Твой знакомый посмотрит на меня молящимвзглядом, потребует у Бурлакова объяснений, стукнет кулаком по столу и уйдетвесь такой грустный и трагический, заламывая руки!

– И это все? – осторожно уточнилЭдя.

– Все.

Хаврон вздохнул.

– Слушай, твоему сыну шестнадцать, а втебе столько дури, будто тебе самой четырнадцать с половиной.

Зозо уставилась на брата каленым взглядомвасилиска.

– Мефу девять! – веско сказалаона. – Ты все усвоил? Он замечательный, спокойный мальчик! Немногобеспомощный, застенчивый. Не умеет даже кулака сжать. Рос без отца. Сидит вуглу и крутит конструктор. Другие дети в классе его обижают.

– Чего?

– Чевочка с хвостиком и кукукалка сшапочкой!

– Не груби брату! Я младший! Меня обижатьстыдно! – напомнил Эдя.

Зозо порывисто встала. Стул, на котором онасидела, упал.

– Я не шучу! Я сказала Бурлакову, чтоМефу девять. Само как-то выскочило. Девять, но скоро будет десять. Но пока чтодевять. И попробуй проболтаться! – тихо повторила она.

Эдя сдался. Он хорошо знал сестру. Обычно Зозосмирная и контролируемая, но иногда на нее находит, и тогда лучше не спорить.

– Да ладно. Я что, против? Если захочешь,наденем на Мефа подгузник и скажем, что ему два, но скоро будет три. А чтовыглядит малость крупновато – так это доктор прописал неудачную кашку! –предложил он.

– Не смешно, клоун! – отчеканилаЗозо. – Это ты жирный, потому что тебе прописали не ту кашку! Так ты поможешьмне или нет? Да или нет?

– Да запросто, – согласилсяХаврон. – Морду из ревности набить – это ж одно удовольствие!

Зозо встревожилась.

– Морду бить никому не надо! Леонид оченьранимый. Это должна быть очень тихая сцена ревности! Очень деликатная! Когдатвой друг будет кулаком по столу стучать, надо, чтобы это было совсем нежно!Чтобы даже сахарница не подпрыгнула! Наша задача не пугать его, ностимулировать на определенные действия.

Эдя усмехнулся. Задание начинало казаться емуинтересным.

– Ранимый, говоришь? Ну-ну… Сколько емулет? – спросил он.

– Тридцать девять.

– Давай копать глубже! Он пьет, твойзубодробилкин? – допытывался Эдя, стабильно испытывавший к женихам сестрыпсихиатрический интерес.

– Нет, – растерянно сказала Зозо.

– Подозрительно. Не зашитый, некодированный?

– Нет.

– Хм… Значит, деньгу копит? Дачу строит?

Зозо испугалась. Дачников она боялась больше,чем маньяков. От маньяка еще можно убежать. От дачника же скрыться невозможно.

– Фу, какой ужас! Нет! – сказала онапоспешно.

– Не бабник? Одна жена в Мытищах, другаяв Канаде?

– Нет. Леонид вообще не был женат.

– Тогда спортсмен? По пятницам футбол сдрузьями, по субботам баня? Во время чемпионатов мира отключает телефон и спитв обнимку с телевизором?

– Нет.

– Может, турист? Байдарка, велосипед? Тритысячи фотографий одной-единственной горы, которая успела надоесть всем еще дотого, как открыли альбом?.. Или автомобилист? Пачки автожурналов в туалете?Зимние покрышки на балконе?

– Нет, – отвечала Зозо виновато.

Она уже читала в глазах брата приговор своемупозднему счастью. Эдя задумался, качая головой. Он все никак не находилзубодробилкину подходящей схемы, и это его злило.

– А мамочка у него есть? Непрерывноназванивающая? Давящая своей заботой как подушкой? Уверенная, что надеть на еесына обручальное кольцо недостойна даже английская королева?

– Мама где-то в другом городе.Созваниваются раз в неделю, не чаще, – сказала Зозо.

– А когда напьется – хвастается?Рассказывает, какой он крутой, умный, пробивной и так далее?

– Опять двадцать пять! Я же сказала, чтоон вообще не пьет! – рассердилась Зозо.

– И не хочет ничего?