– Ничего, – горько призналаЗозо. – Просто ходит.

Эдя покачал головой.

– Гм… странный он, твой Бурлаков. Никакего суть ухватить не могу. Скользкий тип. И где таких уродцев находишь? Немолчи, я понял: еще одна жемчужина из Интернета!

– Он не уродец! – оскорбиласьЗозо. – Он просто еще не раскрылся! Творческие люди созревают поздно!

– Чушь! Поздно созревают только зимниесорта яблок. Если мужчина не раскрылся до тридцати лет – значит, онбракованный.

– Сам ты бракованный, Хаврон! Пошлый,мерзкий, циничный завистник! – крикнула Зозо. – Так ты поможешь илинет?

Припертый к стене, Эдя неохотно кивнул.

– Ну и когда тебе нужен весь этотцирк? – поинтересовался он кисло.

– В субботу. У тебя уже есть кто-нибудьна примете?

Взгляд Эди, скользнув по залу, коснулсяневысокого, краснолицего и плотного мужчины с воинственно торчавшей щеточкойусов. Одетый в темный костюм, упомянутый субъект стоял у входа и, скрестив нагруди руки, строго смотрел на веерную пальму, точно желая убедиться, что она незабыла заплатить за гумус и биоудобрения. Бедная пальма поджималась и дрожалалистьями.

– Бывший борец-разрядник, а нынесотрудник службы безопасности, тебе подойдет? – спросил Эдя коварно.

– А он выглядит презентабельно? –спросила Зозо.

– Он выглядит внушительно.Взгляни! – заверил ее Эдя, пальцем показывая, куда смотреть.

Зозо осторожно повернулась и осталась довольнане сколько усами, столько костюмом.

– Но учти, если твой планктон сбежит,меня не пилить! Не моя была идея! – невинно добавил Эдя.

– Сама разберусь! Только пусть твойзнакомый не особенно его пугает!

– Не беспокойся! Он будет не страшнее, чемБаба-яга на елке для дошкольников! – заверил ее брат.

Коварную ухмылку он спрятал на дне души,завалив ее для маскировки мелкими родственными дрязгами и житейскимипретензиями.

– А у тебя-то как с личной жизнью? –спросила Зозо, для которой этот аспект жизни всегда был самым важным.

Эдя обладал редким даром ускользать отнеприятных вопросов, ухитряясь размывать самую их суть.

– Личная жизнь – это жизнь личности. Тоже, что ты называешь личной жизнью, – это фантик от пустоты с заездом вничто, – нравоучительно проговорил он.

Зозо непонимающе моргнула.

– Встречаешься сейчас с кем-нибудь?

– Нет. Я боюсь красивых женщин. Вдруг онаоткроет рот, а там ничего, – пояснил Эдя.

– Где? Во рту? – не поняла Зозо.

– В голове. И в сердце. Хотя за красивыезубы порой прощаются даже гнилые мозги. Кстати, ценная рекламная мысль! Подариее своему зубодробилкину! Пусть утешает ею клиенток.

Зозо рассеянно кивнула. Она была человекпрактики, и все минимально теоретическое от нее мгновенно ускользало. Онапорывисто вскочила, благодарно поцеловала брата и упорхнула влачить свойофисный плен, в тоскливую темницу, где решетками служили стеллажи с папками, аединственным окном – монитор компьютера. Были у нее в офисе и свои приятели –например, пузатый, круглобокий принтер, выплевывающий горячие, свежеиспеченныестраницы. Имелся и враг – синий, похожий на коробку шредер, превращающий трудпредыдущих дней в совершенное ничто. В такие минуты бесполезность собственнойдеятельности ощущалась особенно остро.

В чем счастье? Продать кучу запчастей ктракторам – и вечером забыться беспокойным сном?

* * *

Зозо Буслаева не успела добежать до офиса,когда неожиданный звонок заставил ее схватиться за сумочку и начать рыться вней в поисках телефона.

– Привет! Я никак не мог до тебядозвониться! – сразу втиснулся ей в ухо торопливый мужской голос.

– Привет, Леля! Я была в подвале! Тамсвязи нет! – прощебетала Зозо.

При всем своем воображении она не моглапридумать другого ласкового сокращения для имени «Леонид». Параллельно Зозоиспытывала суеверное смущение. Еще бы – только что говорила о человеке,расставляла ему марьяжные сети, и тут – чик! – звонок.

– Как ты? – спросил Бурлаков.

– Все как обычно, – сказала Зозо,привычно удивляясь этому бессмысленному мужскому вопросу.

Если рассказывать «как ты?» подробно, на этоуйдет двое суток. Если же неподробно, то в простом «нормально» нет ровнымсчетом никакого смысла. Женщины это понимают. Мужчины – нет.

– У тебя планы на субботу не изменились?

Зозо насторожилась.

– А что? Отменяется?

– Да нет, не отменяется. Просто хотелуточнить! – заверил ее Бурлаков. – Слушай, хотел тебя о чем-топопросить… ах да… не могла бы ты захватить с собой молочный зуб своего сына? Несохранился случайно?

Зозо споткнулась на ровном месте.

– Молочный зуб Мефа? Зачем тебе? –перепросила она недоуменно.

– Да пишу я тут одну работку проминерализацию детских зубов… Надо побольше образцов.

– А-а, ну конечно! – с облегчениемсказала Зозо. – Обязательно принесу! У меня, кажется, был передний. Ну гденовый потом откололся… Только с возвратом, да?

– Само собой! – пообещал Бурлаков.

Они поболтали еще немного, но при этом заметнобыло, что все главное уже сказано и разговор сползает к финалу. Попрощавшись,Леонид Бурлаков отключил мобильный телефон.

– Ай-ай! Не очень-то ты естественноговорил, – улыбаясь, укоризненно попенял маленький гнутый человек сзубоврачебного кресла.

Бурлаков облизал губы.

– Я нервничал, – признался он.

– Ну-ну, дружок! – ободряюще сказалгнутый. – Какие могут быть нервы с нашим-то масштабом? Человек – этозвучит гордо! Мы шагаем по галактикам, задувая звезды! Разве не так?

Ирония Бурлакову не понравилась. Не для тогоон четыре года занимался медитацией, подвешивал к лампе амулеты и гладил лысыхиндийских божков по ожиревшим пузикам, чтобы над ним смеялись. Именно во времямедитации и вышагнул к нему из алого круга вокруг лампы странный, точно изпористой глины вылепленный человечек. Очень вкрадчивый, очень гибкий.