Девочки пели самозабвенно, они не замечали, как побагровелоего лицо, как трясется правая рука с зажатой в ней паркеровской ручкой.Четырнадцать лет назад под звуки этой же песни он встал и, сделав почтисмертельное усилие, быстро ушел в зыбкую темноту городского парка, плавнопереходящего в тайгу…

Он резко надавил подушечкой большого пальца на остриезолотого пера. Оно глубоко вонзилось в кожу, но боли он не почувствовал. Кровьсмешалась с черными чернилами.

– Достаточно, – глухо произнес он, стараясь унять дробь,которую отбивали зубы. – Вы свободны. Уйдите, я устал.

Когда они ушли, он быстро прошагал в крошечную каморку засценой, где стояли обломки пыльных декораций, оставшиеся от спектаклейпионерского драмкружка. Не зажигая света, он запер дверь изнутри и пробыл впыльной темноте, пахнущей старой масляной краской, почти полчаса.

Секретарша осторожно заглянула в пустой зал, увиделазакрытую дверь каморки и удалилась на цыпочках. За ее шефом водилось многовсяких странностей.

* * *

В ритуальном зале Николо-Архангельского крематорияраздавались громкие, надрывные всхлипы. Катя Синицына, бросившись к открытомугробу, целовала ледяные руки мужа.

– Митя! Митенька! Прости меня! – захлебываясь, кричала она.

– Пожалуйста, побыстрей, у нас следующая церемония наочереди, – досадливо поморщившись, обратилась к стоявшей рядом Ольге служащаякрематория, эффектная рыжеволосая дама в идеальном черном костюме и белойблузке.

Из невидимых динамиков звучала органная фуга Баха. Ольгашагнула к Кате, взяла ее за плечи, что-то зашептала на ухо и попыталась отвестиот гроба. Двое молодых людей, друзей Мити, подошли к ней на помощь, но Катя неотпускала мертвых пальцев мужа и продолжала громко рыдать.

Лена Полянская стояла рядом с восьмидесятилетней бабушкойпокойного Зинаидой Лукиничной. До этой минуты старушка держалась на удивлениемужественно. Но Катины рыдания ее доконали, она стала медленно, тяжело оседать.Лена едва успела подхватить ее и тихо спросила:

– Зинаида Лукинична, что, сердце?

– Нет, деточка, – прошептала старушка в ответ, – простоголова кружится.

Ольга попросила Лену приехать на похороны именно радибабушки.

– Я буду с родителями, – объяснила она, – и жена навернякаистерику закатит. К тому же вся организационная сторона на мне. Ты уж прости, язнаю, твой Серега в Англию улетает, но, кроме тебя, я бабулю никому поручить немогу. Мне страшно за нее, все-таки возраст. А ты на нее всегда действовалауспокаивающе.

– Дорогие родственники, – бросив взгляд на часы, произнесларитуальная дама своим хорошо поставленным голосом, – кто еще хочет попрощатьсяс покойным, подходите. Только, пожалуйста, побыстрей.

В приоткрытую дверь зала уже нетерпеливо заглядывалиРодственники следующего покойного. А за ними будут еще, и еще, и так с утра довечера. Конвейер.

Эффектная рыжеволосая дама в черном пиджаке по десять раз вдень произносит свой заученный текст, динамики врубаются, звучат Бах или Шопен.Автобусы ритуальной службы подъезжают, отъезжают, шоферы нетерпеливо топчутся укабин, покуривают, сплевывают на землю сквозь зубы…

Лена вдруг подумала, что надо обладать каким-то особымдушевным устройством, чтобы работать со смертью, с ежедневным, ежечасным горем.Она представила, как эта рыжеволосая ритуальная дама пьет утром свой чай иликофе, накладывает макияж, отправляется на работу, а вечером возвращается домой.Интересно, обсуждает ли она со своей семьей, с мужем и детьми, свой рабочийдень? Делится ли впечатлениями и остаются ли у нее вообще какие-либовпечатления от похоронного конвейера?

"Да что это я? – раздраженно одернула себя Лена. –Работа как работа. Кто-то должен и этим заниматься, есть еще масса профессий, вкоторых человек вынужден постоянно сталкиваться со смертью и горем. Мойсобственный муж то и дело выезжает на трупы. А есть еще судебные медики, врачи«Скорой», могильщики на кладбищах и те, кто работает здесь, за черными шторамикрематория. Чем же эта элегантная дама с хорошо поставленными скорбнымиинтонациями отличается от обычного человека? Возможно, тем, что постояннодолжна играть, изображать скорбь лицом и голосом, произносить казенныесострадательные фразы.

Сыщик и судебный медик расследуют убийства, врач «Скорой»пытается спасти, могильщик роет могилу, те, за шторами, следят за печью. Аритуальная дама просто стоит вот так с утра до вечера и изображает скорбь,торопит одних, приглашает других…"

– Леночка, детка, помоги мне к нему подойти, – попросилаЗинаида Лукинична.

Поддерживая старушку под локоть, Лена осторожно подвела ее кгробу. Зинаида Лукинична погладила сморщенной рукой вьющиеся светлые волосымертвого внука, поцеловала ледяной лоб, перекрестила.

– Граждане, время! – послышался за спиной голос ритуальнойдамы.

– Еще немного, пожалуйста. – Ольга быстрым движением сунулаей в руку очередную купюру., .

– Мне что? – сказала дама уже мягче и тише. – Но там ведьлюди ждут.

Лена никогда прежде не видела лиц самоубийц. Ее удивило чтоМитино лицо было спокойным и безмятежным, будто он просто уснул.

– Господи, прости его, Господи! – шептала Зинаида Лукинична.– Он не ведал, что творил… Внучек мой, Митенька, маленький мой, я попробуюотмолить твой грех, деточка моя, внучек мой… Митюша…

Лена обняла вздрагивающие плечи старушки. «Господи, ну яведь тоже не железная…» – подумала она. И тут взгляд ее упал на Митины руки,большие, сильные, с гибкими пальцами профессионального гитариста. На правойруке она заметила несколько тонких царапин. Было похоже, что Митя поранилсяперед самой смертью. Чем можно так поцарапаться? Чем-то тонким и острым… Иглой!

Вглядевшись внимательней, Лена заметила несколько точечныхранок, в углублении между пальцами и на самой кисти. Да, это были следы иглы.Их заметили милиционеры и врачи, они сразу сказали Ольге: «Наркоман был вашбратец…» Но почему следы иглы на правой руке? На левой ничего нет. Левшой Митяне был, это Лена знала точно.

– Леночка, ты заедешь сейчас к нам, хотя бы на час? –спросила Зинаида Лукинична, когда гроб уплыл за черные шторы.

«Нет! – хотела ответить Лена. – Я не могу, мой муж улетаетсегодня ночью, и дочку я не видела с раннего утра, и работы У меня навалом, ивообще, мне тяжело все это, я хочу домой как можно скорее».

– Конечно, Зинаида Лукинична, – сказала она вслух, – я заедук вам помянуть Митюшу. В доме Синицыных было много народу. Поминальным столомзанимались какие-то родственницы. Стояла приглушенная суета. Рассаживаясь устола, старались потише двигать стулья, разговаривали вполголоса.