Саша воцарилась в конторе на Большой Дмитровке и моментальнопривела ее в божеский вид — не зря за нее хлопотало престижное кадровоеагентство.

В одну неделю строительная контора — мужское царство, полноеокурков, грязных кофейных чашек, пустых бутылок, тарелок с остатками печенья иприсохшими мухами, пепельниц с плесневелыми чайными пакетиками, бумажныхзавалов и прочей ерунды — превратилась в нормальный офис. Может, Степан и неправильно понимал название Сашиной должности, но она занималась жизнеобеспечениемконторы и делала это исключительно талантливо.

Она моментально уволила уборщиц, которые почему-то отродясьничего не убирали, зато очень любили рассказывать Степановым посетителям исотрудникам, как замечательно они жили, когда здесь еще не было Степана, а былнаучный институт с поэтическим названием «Мосгортеплица».

Секретаршу Зоеньку, которая не знала падежей и немецкуюкраску «Садолин» называла почему-то «Засадикс», а также была уверена, что модем— это лазерное шоу Жан-Мишеля Жарра, и принимала приглашения в ресторан от всехбез исключения клиентов, перевела на склад. Зоенька, поплакав немного дляпорядка, обрела себя. Клиенты, правда, на склад не приезжали, зато водителямтяжелых грузовиков было наплевать, знает Зоенька падежи или нет.

Откуда-то появилась кухарка, расторопная и опрятная женщина среднихлет, бухгалтерия переселилась в отдельное крыло, длинноволосые и очкастыепарни, обмениваясь непонятными и красивыми до ужаса словами, соединили всекомпьютеры в единую сеть, факсовая бумага перестала заканчиваться в серединеважного сообщения, почта перестала скапливаться в углах, и стало совершеннонепонятно, как все предыдущие годы контора существовала без Саши Волошиной.

Где-то приблизительно в то же самое время выяснилось, чтоникакого романа у них со Степаном нет и не намечается.

— Во дает! — однажды сказал Чернову Белов, когда они обапровожали скорбными взглядами Сашину попку, затянутую в дорогие джинсы. — Такаякрасота каждый день рядом, а он — ни бэ ни мэ…

Степан с Сашей честно и безыскусно дружил, чего Чернов никакне мог себе объяснить. Он был совершенно уверен, что любой нормальный мужчина вСашином присутствии не может и не должен думать ни о чем, кроме как о том, какбы половчее затащить ее в постель. А Степан ни о чем таком, кажется, вовсе и недумал. На день рождения в прошлом году он притащил ей громадный букет белыхроз, медведя величиной с небольшой шкаф для книг и золотой браслет — «отколлектива». Саша смеялась, краснела, прижимала к груди розы, гладила медведя ибраслет с тех пор никогда не снимала.

Однако браслет браслетом, а никакого романа у них так и несложилось.

«Эх, — с привычной мрачной досадой думал Чернов про Сашу,поспевая за Степаном, — достанется же кому-то такое сокровище».

Просто так достанется. Ни за что.

Выйдет замуж, родит таких же платинововолосых красавиц истанет возить их на горнолыжные курорты. Почему-то в представлении Чернова Сашаизумительно сочеталась с горнолыжными курортами, на которых он сам никогда вжизни не был.

У входа в вагончик Саша помедлила и как бы невзначайоглянулась. Все трое — Степан и Чернов с Беловым — уже стояли возлемилицейского, который со скучным лицом в упор рассматривал их.

Сердце колотилось, и ладони были мокрыми.

Вадим, кажется, обо всем догадался. Он слишком наблюдателени умен. Он все понял, и теперь ему остается только проверить, правда это илиложь. Сделать это очень просто.

Она потеряет все — свободу, работу… Жизнь.

Она передохнула, унимая бешено стучащее сердце, и взяласьрукой за поручень вагончика, приятно нагретый солнцем.

«Или нет? Или все-таки он ничего не понял? Списал все наженское волнение при виде трупа? А что, собственно, он мог понять из того, очем я его спрашивала? Скорее всего ничего…»

Она посмотрела по сторонам и шагнула на первую ступеньку.

Если он ничего не понял сейчас, шепнул ей ее страх, значит,он все поймет, когда мертвого Муркина обыщут. И Степан поймет. И Эдик. Ибуфетчица Зина, которая смотрит сейчас из окошка своего прицепа. И ВалентинПетрович, который называет ее дочкой. Все.

Этого никак нельзя допустить.

Она, Саша Волошина, этого не допустит. Она еще точно незнает, как она может этого не допустить, но она что-нибудь придумает.

Она умная.

Примерно через полчаса после начала разговора капитанНиконенко понял, что Павел Андреевич Степанов ему нравится.

Конечно, он был новый русский, и все, что его окружало, тожебыло вполне новорусским: кожаное кресло и стол из настоящего дерева — в вагончикена стройке! — мобильный телефон размером с зажигалку, как это называется врекламе, кофейные чашки английского фарфора, бронзовые настольные часы, кривопоставленные на кучу разъезжающихся бумаг, но сам Павел Степанов производилвпечатление вполне нормального — вменяемого, как определил капитан Никоненко, —мужика. Может, потому, что выглядел так, как будто одевался по команде«Воздушная тревога». На нем были стильные серые слаксы — очевидно, оченьдорогие, — байковая клетчатая рубаха «Рибок» и криво застегнутая жилетка,волнами вздыбленная на животе. Куртка из тонкой замши была кое-как пристроенана спинку кресла.

Давешняя краля по имени Александра Волошина неслышно зашласледом за девушкой, принесшей поднос с кофе и разнообразной едой, быстро иочень внимательно осмотрела всех по очереди — милицейского, заместителей ишефа. Сделала какое-то неуловимое движение, в результате которого оказаласьрядом с шефом, наклонилась, как будто поправляя бумаги под бронзовым чудовищем— грудь под тонкой эластичной блузкой обозначилась еще рельефней, — и таким женеуловимым, совсем незаметным движением одернула на нем жилетку.

Шеф ничего не заметил.

«Высший пилотаж, — одобрительно подумал капитан Никоненко. —Вот это услужливость! Вот это умение быть полезной! Вот это знание жизни!»

Краля ретировалась так же незаметно, как и появилась, икапитан только спустя некоторое время поймал себя с удивлением на мысли о том,куда же она провалилась.

Замы смотрели на капитана неприязненно, одинаковоприхлебывали кофе из чашек английского фарфора и время от времени косились другна друга, словно спрашивая совета или делясь информацией на каком-то болеевысоком и недоступном пониманию уровне. Шеф в их переглядываниях участия непринимал и вообще выглядел подавленно. Капитан Никоненко — человек бывалый иопытный — его подавленность мысленно отнес в графу со знаком «плюс». Было быгораздо более странно, если бы он не был подавлен. Ему-то как раз ничего, кроменеприятностей, не светит.