— Бедняжка, — сказала жена. — А мы-то ведь только ставимденьги. Мы смотрели, пока лошади не прошли, и выпили еще по бокалу шампанского,и тут объявили выплату: восемьдесят пять. Это означало, что за эту лошадьплатили по восемьдесят пять франков за десятифранковый билет. — Должно быть,под конец на нее очень много поставили, — сказал я. Но мы выиграли большиеденьги, большие для нас, и теперь у нас была весна и еще деньги. И я подумал,что ничего другого нам не нужно. Такой день, даже если выделить каждому из насна расходы по четверти выигрыша, позволял отложить еще половину в фонд дляскачек. Фонд для скачек я хранил в секрете и отдельно от всех других денег.

Как-то в том же году, когда мы вернулись из одного нашегопутешествия и нам снова повезло на скачках, мы по пути домой зашли к Прюнье,чтобы посидеть в баре, предварительно ознакомившись со всеми чудесами витрины,снабженными четкими ярлычками с ценой. Мы заказали устриц и crabe mexicaine[14] и запили их несколькими рюмками сансерра. Обратно мы шли в темноте черезТюильри и остановились посмотреть сквозь арку Карусель на сады, за чопорнойтемнотой которых светилась площадь Согласия и к Триумфальной арке поднималасьдлинная цепочка огней. Потом мы оглянулись на темное пятно Лувра, и я сказал:

— Ты и в самом деле думаешь, что все три арки расположены наодной прямой? Эти две и Сермионская арка в Милане?

— Не знаю, Тэти. Говорят, что так, и, наверно, не зря. Тыпомнишь, как мы карабкались по снегу, а на итальянской стороне Сен-Бернарасразу попали в весну, и потом ты, Чинк и я весь день спускались через весну кАосте? — Чинк назвал эту вылазку: «В туфлях через Сен-Бернар». Помнишь своитуфли?

— Мои бедные туфли! А помнишь, как мы ели фруктовый салат изперсиков и земляники в высоких стеклянных бокалах со льдом у Биффи в Galleria ипили капри?

— Тогда-то я и вспомнил снова про три арки.

— Я помню Сермионскую арку. Она похожа на эту. — А помнишькабачок в Эгле, где вы с Чинком весь день читали в саду, пока я удил?

— Помню, Тэти.

Я вспомнил Рону, узкую, серую, вздувшуюся от талой воды, идва канала, где водилась форель, — Стокальпер и Ронский канал. Стокальпер былуже совсем прозрачен в тот день, но вода в Ронском канале все еще была мутной.— А помнишь, как цвели конские каштаны и я старался вспомнить историю проглицинию, которую мне рассказал, кажется, Джим Гэмбл, и никак не мог? — Помню,Тэти. И вы с Чинком все время говорили о том, как добиваться правды, когдапишешь, и правильно изображать, а не описывать. Я помню все. Иногда был правон, а иногда ты. Я помню, как вы спорили об освещении, текстуре и форме.

К этому времени мы вышли из ворот Лувра, перешли улицу и,остановившись на мосту, облокотились о парапет и стали глядеть на реку. — Мывсе трое спорили обо всем на свете и всегда о каких-то очень конкретных вещах иподшучивали друг над другом. Я помню все, что мы делали, и все, что говорили вовремя того путешествия, — сказала Хэдли. — Правда. Все-все. Когда вы с Чинкомразговаривали, я не оставалась в стороне. Не то что у мисс Стайн, где я всеголишь жена.

— Жаль, что я не могу вспомнить эту историю про глицинию.

— Это не важно. Важна была сама глициния, Тэти. — Помнишь, япринес бутылку вина из Эгля к нам в шале? Нам продали его в гостинице. Исказали, что оно хорошо к форели. Кажется, мы завернули бутылку в «Газетт деЛюцерн».

— Сионское было еще лучше. Помнишь, как госпожа Гангесвишприготовила голубую форель, когда мы вернулись в шале? Какая это была вкуснаяфорель, Тэти, и мы пили сионское вино, и обедали на веранде над самым обрывом,и смотрели на озеро, и на Дан-дю-Миди, наполовину одетую снегом, и на деревья вустье Роны, где она впадает в озеро.

— Зимой и весной нам всегда не хватает Чинка.

— Всегда. И сейчас, когда все позади, мне его не хватает.Чинк был кадровым военным и из Сандхерста попал прямо под Монс. Я познакомилсяс ним в Италии, и он долгое время был сначала моим, а потом нашим с Хэдлилучшим другом. В ту пору он проводил с нами свои отпуска. — Он постараетсяполучить отпуск весной. Он писал об этом на прошлой неделе из Кельна.

— Знаю. Но пока надо жить сегодняшним днем и использоватькаждую минуту.

— Мы стоим и смотрим, как бурлит вода у опор моста. А что,если поглядеть вверх по реке-что там?

Мы посмотрели и увидели все: нашу реку, и наш город, иостров нашего города.

— Слишком мы с тобой везучие, — сказала она. — Я надеюсь,что Чинк приедет. Он всегда о нас заботится.

— Сам-то он этого не думает.

— Конечно.

— Он думает, что мы вместе ищем.

— Так оно и есть. Но все зависит от того, что искать. Мыперешли мост и оказались на нашем берегу.

— Ты не проголодалась? — спросил я. — А то мы все ходим иразговариваем.

— Еще как, Тэти. А ты?

— Пойдем в какой-нибудь хороший ресторан и пообедаемпо-королевски.

— Куда?

— Может, к Мишо?

— Прекрасно, и это совсем близко.

И мы пошли вверх по улице Святых Отцов, дошли до угла улицыЖакоб, останавливаясь и разглядывая выставленные в витринах картины и мебель. Увхода в ресторан Мишо мы ознакомились с меню, вывешенным на двери. У Мишо небыло свободных мест, и нам пришлось подождать, пока кто-нибудь уйдет, и мыследили за теми столиками, где уже допивали кофе. Мы еще больше проголодалисьот ходьбы, а ресторан Мишо был для нас очень заманчивым и дорогим. Там обедалДжойс с семьей: он и его жена сидели у стены, и Джойс через толстые стеклаочков изучал меню, держа его на уровне глаз; рядом с ним-Нора, она ела мало, нос аппетитом, напротив-

Джорджио, худой, щеголеватый, с гладко прилизанным затылком,и Лючия, почти еще девочка, с тяжелой копной курчавых волос; вся семья говорилапо-итальянски.

Пока мы стояли, я думал, можно ли назвать просто голодом тоощущение, которое мы испытали там, на мосту. Я задал этот вопрос жене, и онасказала:

— Не знаю, Тэти. Есть так много разновидностей голода.Весной их еще больше. Но теперь это уже позади. Воспоминания-тоже голод. Я невсе понял из ее слов; глядя в окно ресторана на официанта с двумя tournedos[15]на тарелке, я обнаружил, что меня мучает самый обычный голод. — Ты сказала, чтонам сегодня везет. Нам действительно повезло. Но ведь нам подсказали, на когоставить.

Она засмеялась.