Когда наступала весна, пусть даже обманная, не было другихзабот, кроме одной: найти место, где тебе будет лучше всего. Единственное, чтомогло испортить день, — это люди, но если удавалось избежать приглашений, деньстановился безграничным. Люди всегда ограничивали счастье-за исключением оченьнемногих, которые несли ту же радость, что и сама весна. Весной я обычноработал рано утром, когда жена еще спала. Окна были распахнуты настежь, ибулыжник мостовой просыхал после дождя. Солнце высушивало мокрые лица домовнапротив моего окна. В магазине еще не открывали ставен. Пастух гнал по улицестадо коз, играя на дудке, и женщина, которая жила над нами, вышла на тротуар сбольшим кувшином. Пастух выбрал черную козу с набухшим выменем и подоил еепрямо в кувшин, а его собака тем временем загнала остальных коз на тротуар.Козы глазели по сторонам и вертели головами, как туристы. Пастух взял у женщиныденьги, поблагодарил ее и пошел дальше, наигрывая на своей дудке, а собакапогнала коз, и они затрусили по мостовой, встряхивая рогами.

Я снова принялся писать, а женщина с молоком поднялась полестнице. Она была в шлепанцах на войлочной подошве, и я слышал только еетяжелое дыхание, когда она остановилась на нашей площадке, а потом стукзакрывшейся за нею двери. В нашем доме, кроме нее, никто не пил козьего молока.Я решил выйти на улицу и купить утреннюю программу скачек. Даже в самом бедномквартале можно было найти, по крайней мере, один экземпляр, но в такой деньпрограмму следовало купить пораньше. Я нашел ее на углу улицы Декарта и площадиКонтрэскарп. Козы спускались по улице Декарта, а я глубоко вдохнул утренний воздухи быстро зашагал обратно, чтобы поскорее подняться к себе и закончить работу. Ячуть не поддался соблазну и не пошел вслед за козами по утренней улице, вместотого чтобы вернуться домой. Однако прежде чем начать писать, я заглянул впрограмму. В этот день скачки проводились в Энгиене на небольшом, симпатичном ижуликоватом ипподроме-пристанище аутсайдеров[13].

Значит, когда я кончу работать, мы отправимся на скачки.Торонтская газета, куда я писал, прислала небольшой гонорар, и мы решилисделать крупную ставку, чтобы выиграть приличную сумму. Моя жена как-топоставила в Отейле на лошадь по кличке Золотая Коза, за нее выдавали стодвадцать к одному, и она уже вела на двадцать корпусов, но упала на последнемпрепятствии, безвозвратно лишив нас сбережений, которых хватило бы нам наполгода. Мы старались не вспоминать об этом. В тот год мы все время выигрывалидо этого случая с Золотой Козой.

— А у нас есть деньги, чтобы по-настоящему играть, Тэти? —спросила жена.

— Нет. Надо будет рассчитать и потратить столько, скольковозьмем с собой. Но, может быть, ты хочешь истратить их на что-то другое? — Кактебе сказать, — сказала она.

— Понимаю. Все это время нам очень трудно жилось, и я былскаредом.

— Нет, — сказала она, — но…

Я знал, как я был строг в расходах и как плохо всескладывалось. Того, кто работает и получает удовлетворение от работы, нужда неогорчает. Ванные, души и теплые уборные я считал удобствами, которые существуютдля людей во всех отношениях ниже нас, нам же они доставляли удовольствие во времяпутешествий, а мы путешествовали часто. А так-в конце улицы у реки были бани.Моя жена никогда не жаловалась на все это, как и не плакала из-за того, чтоЗолотая Коза упала. Помню, она заплакала, потому что ей стало жаль лошадь, ноне деньги. Я вел себя глупо, когда ей понадобился серый цигейковый жакет, но,когда она купила его, он мне очень понравился. Я вел себя глупо и в другихслучаях. Но все это было следствием борьбы с бедностью, которую можно победить,только если не тратить денег. И особенно когда покупаешь картины вместо одежды.Но дело в том, что мы вовсе не считали себя бедными. Мы просто не желалимириться с этой мыслью. Мы причислявши себя к избранным, а те, на кого мысмотрели сверху вниз и кому с полным основанием не доверяли, были богатыми. Мнеказалось вполне естественным носить для тепла свитер вместо нижней рубашки.Странным это казалось только богатым. Мы хорошо и недорого ели, хорошо инедорого пили и хорошо спали, и нам было тепло вместе, и, мы любили друг друга.— По-моему, нам следует поехать, — сказала жена. — Мы так давно не были наскачках. Возьмем с собой чего-нибудь поесть и немного вина. Я сделаю хорошиебутерброды.

— Мы поедем поездом, и, кстати, это дешевле. Но если тысчитаешь, что нам не следует этого делать, то давай не поедем. Что бы мысегодня ни решили, все хорошо. Сегодня чудесный день.

— По-моему, надо поехать.

— А может быть, тебе приятней будет истратить деньги начто-нибудь еще?

— Нет, — ответила она высокомерно. Ее высокие скулы былиточно созданы для высокомерия. — Кто мы такие, в конце концов? Мы сели в поездна Северном вокзале, проехали через самую грязную и унылую часть города и отплатформы пешком добрались до зеленого ипподрома. Было еще рано, мы расстелилимой дождевик на только что подстриженной траве, сели и позавтракали, — мы пиливино прямо из бутылки и смотрели на старые трибуны, на коричневые деревянныебудки тотализатора, на зеленую траву ипподрома, темно-зеленые заборы икоричневый блеск воды в канавах, на выбеленные каменные стенки и белые столбы иперила, на загон под зазеленевшими деревьями и на первых лошадей, которых тудавыводили. Мы выпили еще немного вина и внимательно изучили программу скачек, имоя жена прилегла на дождевик вздремнуть, подставив лицо солнцу. Я отошел ктрибунам и вскоре встретил человека, которого знавал еще в Милане. Он подсказалмне двух лошадей.

— Они, конечно, не золотое дно. Но не пугайтесь ставок. Напервую из них мы поставили половину денег, которые собирались истратить, и онапринесла нам выигрыш двенадцать к одному, великолепно взяв препятствия, обогнавостальных на последней прямой и финишировав на четыре корпуса впереди всех. Мыотложили половину выигрыша, а другую половину поставили на вторую лошадь,которая сразу вырвалась вперед, вела скачку на всех препятствиях, а на прямойчуть было не проиграла-фаворит настигал ее с каждым скачком, и хлысты обоихжокеев работали вовсю. Мы пошли выпить по бокалу шампанского в баре под трибунамии подождать, пока будет объявлена выплата.

— Все-таки скачки страшно выматывают, — сказала моя жена. —Ты видел, как та лошадь чуть не пришита первой?

— У меня до сих пор все внутри дрожит.

— Сколько будут платить?

— Котировка была восемнадцать к одному. Но, возможно, впоследнюю минуту на нее сделали много ставок.

Мимо провели лошадей, наша была вся в мыле, ее ноздри широкораздувались, и жокей оглаживал ее.