— И не звонил?

— Нет. Иди, умойся.

— Здрассти, дядь Саш. Вы ей объясните, она зря паникует.Гришка взрослый, у него своя жизнь. Тем более, там появилась какая-то Василиса,премудрая, или прекрасная, или вообще лягушонка в коробчонке. — Витя зевнул ихихикнул. — Мама не понимает, все думает, он младенец. А я так вообще эмбрион.

— Иди, умывайся, я сказала! Витя поплелся в ванную.

— Может, он прав? — спросил Саня, допивая свой кофе. — Ну всамом деле, поехали ребята за город, в Москве сейчас дышать нечем, а там рекаили озеро.

— Гриша со мной никогда так не поступал, он всегда находилвозможность позвонить. Всегда. И потом, знаете, я чувствую. Я что-то оченьплохое чувствую. Спать не могу, какая-то чернота в душе. Никогда раньше такогоне бывало.

— Ну, Вера Григорьевна, я тоже не сплю. Здесь, на нашейстройке, можно запросто свихнуться. Я попытаюсь что-нибудь узнать и сразу вампозвоню. — Саня поднялся. — Спасибо за кофе. Вам бы сейчас принять валерьяночкии отоспаться, но ведь не дадут.

— Да, Саша, да. — Она покорно, тупо кивнула, проводила егодо двери. Когда он уже прошел лестничный пролет, она громко окликнула его: —Александр Юрьевич! Подождите! По радио в новостях передавали, там, знаете, лесагорят, какой-то бывший пионерский лагерь у поселка Первушино, и лес вокруг. Этоведь именно Савеловское направление…

Саня сбежал вниз, остановился напротив соседки и четко,почти по слогам, произнес:

— Ну и что? При чем здесь Гриша?? — Совершенно ни при чем! —Закричал из-за ее спины Витя. Голос у него был звонкий и сердитый. — Я ейговорю, а она не слушает!

* * *

Василиса шла по тлеющему лесу, неизвестно куда, умирая отболи, жажды, задыхаясь от дыма. Она боялась наткнуться на бандитов, надеяласьвстретить Гришу, Олю, Сережу, прислушивалась к каждому шороху, слышалаотдаленный гул шоссе, но из-за того, что голова кружилась, не могла определить,в какую сторону идти, чтобы до него добраться. Она утешалась тем, что этовсе-таки подмосковный лес, а не тайга и рано или поздно ей удастся куда-нибудьвыйти. Возможно, она просто ходила по кругу. Она выросла в Москве, к тому же сдетства страдала болезнью многих горожан — пространственным идиотизмом, могла заблудитьсяв трех соснах. А тут еще обоженные, исколотые босые ноги, шок, страх, слабость.

Несколько раз она подходила к реке. Была ли это та самаярека, возле которой стоял лагерь, или какая-то другая, Василиса не знала. Онаумывалась, пригоршнями пила воду. Так хотелось пить, что не имело значения,какая в речной воде может плавать зараза. Однажды, когда стало совсем худо, оназаставила себя искупаться, но чуть не захлебнулась.

Местами лес становился таким густым, что идти было почтиневозможно. Василису качало, она натыкалась на ветки, билась о стволы,спотыкалась о корни, торчавшие из земли, как стариковские варикозные вены.Когда впереди показался просвет, она обрадовалась, легко преодолела участокбурелома и увидела гладкую, приветливую поляну.

Под ногой было что-то восхитительно мягкое, теплое,ласковое. Василиса сделала несколько шагов. Боль от ожогов стала затихать,словно земля тут была целебной. Василиса остановилась, чтобы немногонасладиться этим новым чувством — когда не так жжет. Но вдруг заметила, чтоноги ее увязли по щиколотки и там, внизу, никакой опоры. Жижа. Болото.

«Спокойно. Только не дергайся!» — приказала она себе,чувствуя, как запрыгало сердце, как перехватило дыхание.

Оглянувшись, она увидела, что деревья слишком далеко и доветок уже не дотянуться. Единственное, за что можно ухватиться, — пучок осоки.Болотная жижа подходила к коленям.

Теряя равновесие, она медленно передвинулась, протянуларуку, ухватилась за острую, как кинжал, траву, сжала кулак. Боль быланеправдоподобная, запредельная.

«Тихо, тихо, тебе не больно, еще немножко, и все».

Она вцепилась в осоку обеими руками и так, передвигаясь повязкой жиже, добралась до твердой земли, упала, прижалась к ней, тяжело дыша.Она только что чуть не погибла в этом приветливом болоте, в котором такблаженно отдыхали от боли обожженные ноги. Отдышавшись, она медленно поднялась,сначала на четвереньки, потом на колени Наконец встала на ноги и пошла, сама незная куда, главное, подальше от болота.

Скоро чаща расступилась, кончился бурелом. На небольшойполяне росла заячья капуста. Пальцы распухли, почти не слушались, но удалосьнарвать немного. Она жевала кислые мелкие листочки. От них меньше хотелосьпить. Потом попались заросли орешника. Орехов было много. Разгрызая мягкуюбелую кожуру, она впервые почувствовала настоящий голод. Заболел живот. Онапоняла, что если сейчас наестся орехов, будет только хуже. Оставалось идти,идти, рока хватит сил.

Лес вокруг был мертвым. Птицы молчали, даже на рассвете.Из-за тяжелого дымного марева было трудно отличить рассвет от сумерек, день отночи. Сколько это продолжалось, она не знала.

Иногда она проваливалась в сон, глубокий, как обморок. Передней мелькали бессвязные, бессмысленные картинки.

Университетская аудитория, вступительные экзамены,сочинение, масляные стены цвета хаки, облупленная лепнина на потолке. Голубаяпластиковая столешница, на которой крупно нацарапано матерное слово,проштампованные листки, исписанные дурацкими фразами. «Тема природы в лирикеЛермонтова». Стул с железными ножками и занозистым фанерным сидением. Спущеннаяпетля на колготках. Добротная, гладкая, словно отлитая из розовой резины,физиономия Германа, его быстрый, чмокающий шепот. Кружевная крона тополя,теплый свет чужих окон сквозь листья, музыкальная заставка телерекламы.Ласковая тишина летней ночи. Несколько мгновений тишины, и вдруг оглушительныйрев. Пульсация во всем теле, такая мощная и быстрая, что трудно дышать. Ритмтяжелого рока не совпадает с естественным ритмом дыхания, и, возможно, именнонедостаток кислорода вызывает бурную реакцию толпы. Девочки стонут, теряютсознание. Мальчики ревут и дергаются, как под током. На сцене скачет маленькаябезобразная фигурка, мотает жидкими сальными патлами, выкрикивая нечто бессвязноев ритме тяжелых музыкальных волн. Толпа подростков вторит солисту, тысячиголосов сливаются в единое эхо. Тысячи рук тянутся вверх, качаются, словнобелая трава под ветром. Толпа хрюкает и визжит, как гигантская свиноматка,покрытая долгожданным боровом.

Не важно, что он поет, какая чушь вылетает из его мокрогорта, они повторяют каждый звук. Главное — синхронно раствориться, исчезнуть, небыть собой, не быть вообще, вернуться к изначальному одноклеточному кайфу, вневремени и пространства. «А-а-х-х… ха…»

Василисе приснился рок-концерт, на который она попала скомпанией одноклассников прошлой весной. Группа была жутко популярная, солист —суперзвезда. Василисе, в принципе, такая музыка не нравилась, но один разстоило послушать живьем, чтобы понять, отчего у многих ее друзей и знакомыхедет крыша.