Соединенные силы римлян, боспорцев и нескольких союзных им племен преследовали поднявшего мятеж Митридата. Что за пестрое воинство! С гиком гарцующие на лохматых азиатских лошадках всадники, напоминающая толпу пехота… Как это далеко от классического римского строя, где конница разбита на турмы, легион состоит из когорт, когорта — из манипул, где в считанные мгновения возникает грозный боевой порядок, ощетинившийся копьями, прикрытый щитами, где каждый знает свое место и в «черепахе», и в трехлинейном — по манипулам — строю, когда впереди идут молодые воины — гастаты, во второй линии — опытные принципы и позади — готовые умереть, но не сдвинуться назад ветераны-триарии, награжденные шейными, наручными и нагрудными почетными знаками за прежние бои, дальние походы и штурмы крепостей.

Впрочем, были здесь — как ядро в орехе, как камень в праще — и они, испытанные легионеры, во главе с благородным римским всадником Юлием Аквилой, который впоследствии получит за подвиги от императора Клавдия преторские знаки отличия; да и боспоряне придерживались римского строя.

Домысливая, я мог бы с уверенностью сказать о страхах Котиса — он знал, что сделает с ним брат в случае своей победы, — и о прикрытых маской бесстрастности сомнениях Аквилы, который был здесь истинным хозяином. Но хозяином ли? Он, Юлий Аквила, с горсткой солдат забрался в края, где еще не бывали римляне. На тысячи миль впереди простиралась пустынная, бездорожная степь, справа холмились лесистые отроги Кавказа, перед которым не раз уже останавливались легионы. Сам Помпей Великий не решился вторгнуться сюда с несравненно более мощной армией, когда преследовал уже разбитого наголову старого Митридата. А нынешний, молодой, отнюдь еще не был разбит, и воинству Аквилы было далеко до той, помпеевой армии.

Уклоняясь от решительного боя, который не сулил ему победы, Митридат Боспорский отходил на север. Изматывая мелкими стычками, заставляя все время держаться настороже, он словно заманивал противника, как это делали скифы, в необозримые просторы. И невозможно было сказать, как долго это будет продолжаться.

Аквиле необходим был бой, чтобы разгромить врага, но не менее важно было устрашить, заставить отшатнуться от Митридата всех, кого привлекло громкое и мятежное имя. А таких было немало. Однако настичь противника и вынудить к сражению не удавалось. Что делать?

…Город Успе открылся на холме за рекой. Похоже было, что в половодье река подступает к самым городским стенам, но сейчас выгоревшие луга были пустынны и желты. Нельзя было не оценить выгоды для жителей от такого местоположения: охота, рыбные ловли, выпасы для скота — все рядом. Но как крепость город был слаб, попросту никуда не годился. Стены, сложенные вместо камней из корзин с землею и укрепленные плетнями… Глинобитные хижины лепились одна к другой вокруг каменных домов. Городские ворота были, однако, закрыты.

Глядя на этот город и уже зная, что его ждет, что с ним будет дальше, Аквила думал о поразительном легкомыслии варваров: на что они рассчитывают, поднимая мятежи? Удивительные люди! Свойственное диким зверям стремление к свободе застит им все.

Город замер, как замирает испуганный зайчонок на жнивье — стараясь унять дрожь и прижав к спине уши, уповая только на то, что его не заметят либо просто пожалеют. Здесь, однако, на жалость надеяться не приходилось. Аквила приказал строить осадные башни.

Ближе к вечеру башни придвинули к стенам и стали забрасывать город зажженными факелами и дротами, от которых вспыхивали камышовые крыши домов. Среди осажденных началась паника. Как пишет Тацит, если бы ночь не положила конец битве, осаду удалось бы начать и кончить в один день. Назавтра жители выслали своих представителей, которые просили сохранить жизнь свободным гражданам и предлагали выдать десять тысяч рабов. Аквила отверг капитуляцию. Победа над столь жалким городишкой не тешила его. Ему нужно было нечто совсем иное, он решил действовать «по праву войны» и дал приказ солдатам, уже поднявшимся на стены, н а ч а т ь  р е з н ю.

«Гибель Успе навела ужас на жителей края…» Вырезали всех.

Так было сломлено сопротивление. Устрашенные союзники покинули Митридата, кампания была завершена… Однако какое это имеет отношение к тому, что занимало нас?

И снова Тацит: «При возвращении счастье нам изменило: некоторые из судов (войска возвращались морем) были отнесены к берегам тавров и захвачены варварами, причем были убиты начальник когорты и большинство людей вспомогательного отряда…»

— Это было здесь, здесь! — говорил Олег. — Тавры обитали в Южном Крыму, а здесь самая неприступная его часть. Они занимались скотоводством, охотой, но и рыболовством, морским промыслом, пиратством. Морские разбойники-листригоны, о которых говорят древние, наверняка были таврами. Свободный, никому не подчинявшийся народ. Вступали в союзы со скифами, но жили сами по себе. Беспокоили и греков, и римлян, Херсонес и Боспор — всех, кого придется. Щепотка соли в бурлящем котле. В конце концов она растаяла, но тогда — в средине первого века — это время еще не подошло…

И мы представили себе, что же тогда случилось.

Вспомогательный отряд, о котором говорит Тацит, скорее всего, был когортой херсонеситов. Такие вспомогательные войска создавались союзными Риму племенами и городами, назывались по имени этих городов или племен и составляли когорты по четыреста — шестьсот человек. Незадолго до того римляне помогли отогнать от Херсонеса скифов, осадивших (в который раз за долгую историю!) этот город, и участие херсонесцев в боспорском походе вполне могло быть платой за это. Впрочем, римляне могли и приказать. Возможности для этого были.

Корабли были, видимо, тоже из Херсонеса. Торговый город-порт располагал судами.

Трудно сказать, когда и где их прихватил шторм. Пожалуй, это случилось на третий день по выходе из Пантикапея, когда позади остались и Боспор Киммерийский (Керченский пролив), и Феодосия, и помеченная в древних лоциях-периплах гавань возле нынешнего (уже тогда защищенного крепостью) Судака. Здесь кормчие брали курс на юго-запад, выбрав направление по едва синеющей на горизонте Медведь-горе, оставляя милях в десяти — пятнадцати справа излучину гористого и неприветливого берега — обиталища тавров.

Остроносые гребные суда как бы сплетали тетиву гигантского лука. Но после второй трети пути, когда дуга лука и тетива начали явственно сближаться, а в разрыве гор возникла прикрытая до того хребтом плоская вершина Трапезуса (Чатыр-Даг), нужно было взять круче на юг, подальше от берега, чтобы на безопасном расстоянии обойти опущенную в море голову Медведя.

Место было разбойное. И с одной и с другой стороны Медведя прятались прикрытые скалами укромные бухточки. Из-за любого мыса могли выскочить наперехват «мышиные ладьи» — небольшие беспалубные парусники тавров. «Мышиными ладьями» окрестили их римляне, выказывая презрение и превосходство. Но было время, когда пираты хозяйничали и