С детства нам переворачивают сознание. Помните рассказ «Му-му»? Кто там главный герой? Как нас учили в школе? Глухой дворник Герасим. Кому все сочувствуют? Герасиму и его дурацкой собачке. Но это глупость. Сочувствовать надо барыне — женщине с нормальной психикой. Зачем ей визжание какой-то шавки по ночам? Она хочет по ночам культурно отдыхать. Нас хотят заставить полюбить какого-то урода. Ведь по описанию Герасим — урод. Почему мне должен нравиться урод? Или возьмите «Горе от ума» Грибоедова. Какой-то мальчишка Чацкий, нигде не работал, толком нигде не учился, восемнадцати лет от роду и учит всех жить, острит, понимаете ли. А кто он такой? Почему он положительный герой? Положительные герои — Фамусов и Скалозуб. Фамусов — крупный руководитель, человек с опытом. Скалозуб — полковник, а разве дослужиться до полковника в царской армии легко было? Разве без заслуг полковника давали? Но наша интеллигенция любит всякого, кто против власти. И вот начинается… Чацкий — будущий революционер, фигура трагическая, непонятая обществом, борец с ретроградами. А снять бы штаны с этого борца и выпороть, чтобы старших уважал и власть.

— А вы всех собираетесь пороть, кто против вас? — перебила худая журналистка, которая уже спрашивала про евреев.

— Все, кто против нас, — это мафия. Все, кто за нас, — народное ополчение, — пояснил Семаго и продолжил лекцию по литературе: — Или Каренина. Странная особа. Наша интеллигенция сопереживает Карениной. А надо жалеть мужа и ребенка. Удивительная дрянь была эта Каренина. У нее и муж, и любовник, и богатство. Нет, ей чего-то не хватает, она решила под поезд. И всех терзала. И всем принесла только несчастье. Но она считается положительной героиней, а муж — занудой и буквоедом. Хотя муж — приличный человек, на таких держится общество и государство, он соблюдает правила, он никогда не бросится под поезд, потому что он думает о сыне, о своей семье, о том, что скажут о нем после смерти знакомые… Все мозги нам перевернули, все сделали набекрень, наоборот. Но ничего, мы восстановим, мы сделаем, как надо. Мы расскажем вам правду.

Экскурс в классику развеселил журналистов. Очень немногие восприняли рассуждения всерьез. Потом за столом, за хорошей закуской и выпивкой настроение присутствующих и вовсе улучшилось. Каждые три минуты банкетный зал сотрясался от хохота. Хлесткие вопросы следовали со всех сторон, Семаго отбивался как хороший боксер.

— Скажите, вы сотрудничали с КГБ?

— Я очень хотел сотрудничать с КГБ. Даже подавал заявление. Но меня не брали. Им не нравилась моя фамилия. Они так и говорили: «Эх, тебе надо фамилию поменять. Не бывают у нас с такой редкой фамилией. Был бы ты как все — Иванов, Петров, Орлов». Жалко… Я был бы, наверное, самым лучшим резидентом, разведчиком высшей пробы. Вот ведь беда — формализм, бюрократия. Анкеты хорошие, фамилии распространенные, а путч провести не могут.

— Как вы относитесь к собакам?

— К собакам, кошкам, свиньям, к другим животным хорошо отношусь. В детстве держал кроликов. Но из собак тоже не нужно делать культа. Помню, у моей тещи был боксер. Поскольку жил я с родителями жены под одной крышей, то гулять с боксером заставляли меня. В любую погоду, в дождь или снег, одеваешься и идешь с ним гулять. Тебе бы книжку почитать или хоккей посмотреть, а ты нет, ведешь это чудище. Холодно, темно, ночь… тьфу ты черт. А ведь теще ничего не скажешь, квартира-то ее. Думаешь: «Когда же ты, тварь, подохнешь». Какой там подохнешь, с каждым годом все крепче становилась. Иногда со злости как дашь по ней ногой, а ей хоть бы хны… Так и ходил молодой человек Вова, пастушком у тещи работал.

— Где вы познакомились с женой?

— В институте. Я же жил в общежитии. Десять человек в комнате. До сих пор помню запах буфета в общаге, эти сосиски, это яйцо под майонезом, этот винегрет. А компот… ой. И вдруг познакомился с москвичкой, папа — профессор, трехкомнатная квартира в центре. Нет, думаю, такой шанс упускать нельзя. И не упустил.

— Но ведь пришлось выгуливать тещину собаку, — заржал длинноволосый в майке.

— Пришлось…Что делать? А ты, я смотрю, уже выучил мою биографию, уже знаешь все детали. Дай я тебя за это поцелую. Иди сюда.

Семаго вскочил, обошел стол и принялся картинно целоваться с длинноволосым.

— Молодец, понял, — приговаривал Вольфрамович. — На будущих выборах за кого будешь голосовать?

— Конечно, за тебя, — засмеялся длинноволосый.

— О… красавец, человек двадцать первого века. Вот видите! Один уже понял. Один уже есть. Нам осталось еще миллионов тридцать таких вот богатырей ума, и мы, господа, придем к власти.

Народ дружно рассмеялся. В этот момент открылась дверь, и, стараясь не привлекать внимания, вошел сутулый черненький паренек.

— О, мой друг! — закричал Семаго. — Всегда пишет про меня гадости. Господин Эпштейн из газеты «Московский многоборец».

Эпштейн действительно один раз в своей статье про ночной клуб «У Петровича» упомянул, что видел лидера консерваторов, который был изрядно навеселе. Ничего другого Эпштейн про Семаго не писал.

— Саша, постоянные оскорбления, клевета на партию, — привязался Вольфрамович к Эпштейну, — грязные подтасовки, жареные факты. Так нельзя, Саша. У нас длинные руки. У нас мощная служба безопасности. Ведь у тебя тоже, как у всех советских людей, не горит уже год лампочка в подъезде. Почему же ты такой развязный? У тебя одно искупление, Саша. Ты должен встать на подоконник, открыть окно и выпить из горла бутылку водки. Дайте товарищу водки. Он хочет снять напряжение.

— Я не пью водку, — испуганно сказал журналист Саша Эпштейн.

— Саша, это несолидно. Ты нас обижаешь. Ты же сильный парень, сегодня ты обязан совершить подвиг, — настаивал Семаго. — Ладно, иду на компромисс. Пьешь на подоконнике, но с закрытым окном.

— Но я вообще не пью.

— Хорошо, иду еще на один компромисс. Не нужно подоконника. Стоишь рядом с нами и хлебаешь. Саша, речь идет о престиже твоего издания. Я пошел на все уступки.

Тут подключилось общественное мнение.

— Сашка, давай, — выкрикивали из-за стола. — Сделай стойку на кистях. Покажи масть.

— Сашенька, маленький, за маму, за папу, — подначивал комбинатор.

— Ладно, — тихо произнес Саша под аплодисменты и смех собравшихся.

Потом, как в цирке, перед смертельным трюком, установилась тишина. Саше принесли бутылку, он аккуратно протер горлышко беленьким платочком и с закрытыми глазами припал к источнику. Сделав несколько глотков, Саша захлебнулся и закашлял.

— Г-н Эпштейн, на вас смотрит вся Россия и весь Израиль. Вы не имеете права сойти с дистанции. Только что мне позвонил дядя Соломон. Он очень расстроен вашими результатами, — комментировал Семаго.