Он подходил медленно, и глаза у него были чёрные, будто правда без зрачков.

— Не нужен — это когда делают вот так.

Шандор повёл рукой, и Ирвин понял, что не может шевельнуться. Так и застыл рядом с кроватью. Слёзы заполнили глаза, потекли сами.

— Или вот так. — Его же, Ирвина, рука медленно протянулась ко рту и накрыла губы. Стиснула нос, мешая дышать. — Или вот так ещё. — Рука упала вдоль тела, зато щёку как будто обожгло. — Может, тебе больше по нраву такие вещи? Может, так понятнее?

Ирвин замотал головой.

— Я не слышу ответа.

Ирвин не мог заговорить, даже если б хотел, — только реветь.

— А, ясно. То есть когда я делаю лишь как мне удобно, мы пугаемся, — Шандор покачал головой. — Я пытаюсь понять, как мне оставить тебя у себя и не ввязаться в войну. Ты сам говоришь, что тебе у меня нравится, и при этом два разнесчастных часа не в состоянии занять себя сам. Ирвин, два часа. Когда тебе не хочется общаться, ты преспокойно убегаешь на полдня. Что это было? — Шандор покачал головой, потёр лоб. — Ну, будет плакать. Кыш отсюда и подумай.

Самое идиотское, что сперва ему стало хорошо, а потом только стыдно. Что ему понравились — и чужой испуг, и ощущение власти. Умница, Шандор, победил ребёнка, Арчибальд бы тобой гордился ещё как. Ха. Арчибальд постарел, и это тоже злило — теперь нельзя было ему сказать «ты делал то-то», потому что он говорил: «А? что? действительно?» — и убедить его не было никакой возможности. Шандор бы предпочёл выяснять отношения с тем полным сил и сознания правоты молодым мужчиной, а не с без пяти минут стариком, который собственную память перекраивал сотни раз. Посоревнуйся со стариками, посоревнуйся с детьми…

Марика пришла вечером, сказала:

— Твой ребёнок собрался уходить.

Обняла сзади за плечи, чмокнула в макушку — одёрнуть бы, но ведь она ответит «я по-дружески» или «я всё ещё твоя жена». Как они все быстро растут, один ты застрял.

— Ой, да ладно тебе. Пойдём на кухню. Подуется и перестанет. Он ребёнок.

— Я сделал то, что со мной делал Арчибальд.

— Лишил семьи и брал кровь каждую неделю?

— Нет, обездвижил. И на секунду заткнул нос. И дал пощёчину.

— Такую, на расстоянии? — Марика показала на своей щеке. — А ты знаешь, что от них боль быстрей проходит?

— Как-то не сравнивал.

— Да он вообще просто хотел, чтоб мы не орали. — Как всегда, она сорвалась в оправдания Арчибальда даже раньше, чем Шандор что-то о нём высказал. — Согласись, хочется заткнуть.

— Не говори так о себе и о других. Затыкают пробоины, а не людей.

— О, снова-заново. — Марика закатила глаза. — Ну хочешь, я тебя тоже ударю? Не знаю, как это у вас работает, может, станет полегче?

Шандор покачал головой. Марика высунулась в коридор и заорала:

— Ирвин, ужинать бегом!

Ирвин стоял у входной двери с собранным рюкзаком наперевес. О, боже мой.

— Пойдём, — Марика подошла к нему и обняла, — ты поешь. Кто же уходит из дома на пустой желудок.

— Я взял еды с собой.

— Но пирожки-то ты не мог взять, я их только что принесла.

Ирвин вздохнул:

— Я не хочу с ним разговаривать.

— С Шандором? А, я, может, тоже не хочу, он иногда такой зануда. — Шандор округлил глаза, и Марика, пока Ирвин смотрел в сторону, показала ему язык. — Работа то, работа сё. Пошли, как Шандор помешает пирожкам?

Ирвин вздохнул, поставил рюкзак на пол, снял куртку и всё же двинулся на кухню.

За ужином Марика говорила за троих, а Ирвин ел пирожок с капустой с таким видом, будто он был последним в его жизни. Глаза у него и вообще легко краснели, а сейчас стали розовыми, как у белых крыс. Какой ты молодец, довёл ребёнка.

После ужина Ирвин посмотрел на рюкзак, поднял его и понёс в спальню.

— Я уйду завтра, — объявил дрожащим голосом.

— Вот и правильно, — кивнула Марика, — с утра в путь отправляться, знаешь ли, сподручней.

И ушла, будто бы слегка танцуя на ходу.

Шандор дождался, пока Ирвин устроится спать, постучался и вошёл. Сел на пол у кровати.

— Ирвин.

— Не хочу тебя слушать.

— Хорошо, не слушай.

— Когда ты попросил меня уйти…

— Ты не уходил?

— Я не могу тебя… с тобой… не могу так же сделать, как ты мне!

— А хочешь?

— Да!

Шандор фыркнул, встал — специально сделал шаг от Ирвина, а не к нему, на миг застыл, потом заткнул себе же нос и рот, потом слегка ударил себя по щеке.

— Всё? Инцидент исчерпан?

Ирвин смотрел на него, тяжело дыша, и выбирал — то ли кричать, то ли смеяться.

— Извини меня, — Шандор снова сел у его кровати, — я не должен был так делать.

— А кто тебя научил?

— Мой опекун. Извини, Ирвин, так с людьми делать нельзя.

— А если я опять буду мешать?

— Я попрошу тебя.

— А если ты три раза попросишь, а я не послушаюсь?

— Я возьму тебя за руку и выведу из комнаты, — Шандор пожал плечами, — я всё ещё взрослый.

— И я!

— А ты, увы, пока нет.

Ирвин дёрнулся было, но Шандор надавил ему на грудь и удержал одной рукой.

— Ночь, — сказал он, второй рукой гладя по голове, — ночь, тихо, надо спать.

— Ты меня любишь?

— Больше, чем ночь — звёзды.

— А почему ты никогда не делал так раньше?

— Я не хочу быть таким.

— А если я хочу?

— Сперва ты подрастёшь, потом я научу тебя всяким вещам, а потом ты решишь, хочешь или нет. Тебе было приятно?

Ирвин мотнул головой.

— Ты хочешь, чтобы так было другим?

— Каким другим?

— Кому угодно, с кем так сделают.

Ирвин задумался, может, впервые за день.

— Не знаю. Я не знаю.

Шандор вздохнул. Самое время вспомнить предсказания.

— Хорошей ночи тебе, — сказал он вместо всего.

Ирвин весь путь обрушивал на тебя прошлое — конечно, не нарочно, и ты уже научился отвечать походя, между делом, как будто это было не о вас.

— Шандор, тебе этот шарф мама подарила?

— Да, твоя мать дала его мне. Ешь, пожалуйста.

— А как она тебе его дала?

— Мне было холодно, она сняла его с себя. У неё был такой костюм для верховой езды, мужской.

— Почему тебе было холодно?

Ну как сказать. Потому что меня принесли в жертву. Потому что была глухая осень. Потому что во дворце в принципе не принято толком топить.

— Ты уже выбросил тряпки, в которых тебя так некуртуазно надрезали?

Катрин смотрела через плечо, ждала ответа, а ты тогда так рад был её слышать, что не улавливал смысла. Кое-как соображал, кивал, улыбался виновато (она заметила, она меня заметила и всё ещё не отослала от себя, может быть, я заслуживаю ласки? Может, я не такой уж урод? Может, может быть…).

— Да, они не отстирывались.

— Бедняга. Вот, держи шарф, — и впрямь стянула с шеи шарф и протянула тебе. Вы ехали на лошадях в дворцовом парке, и у Катрин был чёрный конь по кличке Адский, а у тебя гнедой по имени Хлебушек. — Держи, держи. Надень, я посмотрю.

И ты наматывал на себя шарф и думал — сейчас Катрин затянет до конца. У тебя к ней тогда был разговор, который ты не мог откладывать, поскольку он касался не только тебя.

— Помнишь девочку, Марику?

— А, рыжая такая?

— Арчибальд хочет нас поссорить. Она была ведь в его подчинении, а теперь в моём будто.

— Не обольщайся. Мучила она тебя по его приказу.

— Нельзя заставить человека разом отречься от всего, что он помнит и к чему привык. Так вот, он хочет, чтобы я ей отомстил, а я не собираюсь мстить.

— Кто б сомневался.

— Я хочу, чтобы он от нас отстал, поэтому я назову её женой, а потом выкуплю.

— Ну что ж, я помогу. — Катрин смотрела в сторону, на тусклое небо; костюм мужской, а сидит