с его постели, отошла на пару шагов. Ладно, допустим, она сейчас велит принести нож. Тут вопрос ведь не в том, чтоб ранить, а в том, что…

— Подойди, — велела она, и Шандор вздрогнул, — да подойди ты, больно сделаю.

Ирвину она говорила «больно не сделаю» и, что смешно, в обоих случаях врала.

— Спасибо, госпожа.

Как он дожил вообще? Медленно встал, медленно, склонив голову, подошёл к ней.

— Ближе. Ещё.

Он подошёл вплотную, и только тогда Катрин его обняла — так крепко, что он дёрнулся.

— Ужасно больно, правда? — Она не отпускала. — Ты же у нас не любишь, когда до тебя дотрагиваются. Вот, наслаждайся. Можешь даже обнять меня в ответ.

Шандор, кажется, не дышал. Катрин ждала и стискивала его, как мужа обнимала в лучшие дни, когда тот возвращался из походов.

— Тихо, — шептала ерунду, — всё хорошо. Никто тебя не тронет больше, а ну перестань.

От него пахло: речной водой, растёртой в пальцах молодой травой, еловой хвоей. Катрин успела провалиться в полусон о летнем лесе, когда руки Шандора медленно поднялись по её спине и сцепились в кольцо. Пальцы дрожали.

В подвале Шандор не чувствовал хода времени. В садике наступила осень и потом зима, но всё это было не взаправду. За стену не проникали метели, над садом не летали птицы. Сначала Шандор пытался считать время, делая записи на полях книг, потом Арчибальд сказал «ну и что тебе это даст?» и принёс тетрадь, и тогда Шандор считать время перестал. Тетрадь лежала пустой. Арчибальд продолжал стучаться, проверял, сколько Шандор прочитал и что усвоил, разучил с ним простейшие заклятия: достань предмет — спрячь предмет. Шандор всё время пытался достать не то, что спрошено, что-то живое, тёплое, а не подкову, не камень с мостовой, не клочок сена, не гвоздь, не кирпич. Яблоко. Цыплёнка. Когда он в очередной раз на просьбу вроде «сотвори мне пять гвоздей разной длины» протащил сквозь небытие полевую мышь, Арчибальд встал с дивана, с которого наблюдал.

— Это животное, — он протянул ладонь, но Шандор спрятал мышь за спину, — отправится в леса, где ей и место. Шандор, не зли меня.

Шандор не мог остановиться. Казалось бы, протянуть руку и разжать кулак. Мышь копошилась, ей было неудобно, наверняка Шандор впопыхах слишком сильно сжал ей живот или ещё что-то.

— Ты держишь дворец, а не только лес. Люди живут в городах. — Арчибальд прохаживался взад-вперёд. — М-да. Ты не любишь город.

Шандор ненавидел.

— Отдай, ты же сейчас её задушишь.

А то вы нет. Шандор представил, как Арчибальд наступает на мышь блестящими чёрными сапогами, и попятился аж до самой стены.

— Нет, подумать только. Мышиный бунт.

Арчибальд нарисовал ладонью в воздухе крест — и мышь, живая, тёплая, исчезла. Шандор сжал пустой кулак.

— Вы её… что?

— Убрал туда, откуда ты её взял. — У Шандора, видимо, выступили слёзы на глазах, потому что Арчибальд отвернулся, будто разглядывал книги, которые сам же и принёс. Он так делал иногда — давал пару минут вытереть лицо, прийти в себя.

— А могла бы выйти на луг и жить по эту сторону.

— Сейчас зима.

— Впасть в спячку, а потом выйти на луг.

Шандор представил, как Арчибальд содержит мышь в маленькой клетке, и не смог не фыркнуть. Арчибальд снова сделал вид, что не заметил.

— Тебе по нраву извлекать живое, я уяснил. Но обращаешься с неживым ты пока хуже. Когда научишься посреди ночи левой рукой доставать из-за спины, скажем, прибор для открывания бутылок, тогда и приступай к своим пищащим.

Прибор для открывания бутылок?

Арчибальд снова сел на диван. Шандор на нём почти что не сидел, так что тот всё ещё казался новым.

— Вот что. Любая просьба, но в рамках разумного. Кошку нельзя, и отпустить тебя нельзя. Письмо отцу нельзя. Что-то, что я смогу разрешить. Что смотришь? У тебя сегодня день рождения.

— Я не считаю дни.

— Я так и думал.

— Можно мне погулять в лесу?

— Только со мной, а от меня лесам сейчас не очень хорошо.

— Можно… наш дом? Я тогда даже двери не закрыл. Вытереть пыль, запереть дверь, поправить крышу, если что упало, почистить снег, покрасить, хотя зимой красить не очень-то… Можно? Я не попробую вернуться, я просто хочу…

— Тебе нельзя, а я схожу приберусь, отчего же нет, — Арчибальд встал, — сегодня же вечером. Сумеешь потом вычленить нужные образы — я тебе даже покажу, как там сейчас.

Шандор уже научился угадывать заклятие за пару секунд до того, как оно сбудется, и чаще всего это были всё те же пощёчины, но сейчас он отшатнулся было, а что-то взъерошило ему волосы и исчезло. То ли ветер, то ли рука. Прошло — и было ли, нет ли. Арчибальд скрылся в коридоре, не прощаясь.

В этот день Шандор отказался с ним общаться. То есть — вообще. Как будто Ирвин тут никто. Нет, то есть он ответил этим своим спокойным тёплым тоном, как будто Ирвин был совсем дурак и сам не понял бы:

— Ирвин, я занят. Хочешь — можешь пойти погулять с Марикой, она согласилась.

— Не хочу с Марикой.

— Дело твоё.

— Хочу с тобой!

Они с Шандором оба сидели на кухне, и тот прямо за столом читал письмо, другой рукой сжимая бутерброд. Он жевал и не замечал, что именно жуёт. Когда письмо закончилось, он, не глядя на Ирвина, подвинул к нему стакан молока и снова принялся читать. Он отложил одно письмо, но их сегодня было много, целая пачка.

— Шаньи!

— Угу?

— Я не хочу пить молоко.

Обычно Шандор говорил «о боже мой» и отпивал у Ирвина глоток — это была игра ещё с тех пор, когда Ирвин был совсем маленьким. Вот и сегодня он, не глядя, взял стакан, отхлебнул, со стуком вернул обратно на стол. Веселее не стало. Взгляд Шандора был всё равно в бумагах, не с ним.

— Шаньи!

— Что, Ирвин?

— Если только до опушки?

Шандор отложил ворох писем таким движением, как будто муху убивал. Уставился на Ирвина в упор.

— Ирвин, родной. Я не спал ночь, и мне важно понять, что тут написано, чтобы я мог решить, что делать, и всё было хорошо. Я тебя очень люблю и никуда не денусь, просто вот сейчас мне нужно поработать. Понимаешь?

Ирвин кивнул и молчал несколько минут. Ну ладно, он может доесть еду. Ладно, он может убрать за собой посуду, Шандор такое любит. Даже вымыть. Но когда Шандор сгрёб свои письма со стола и всё с таким же озабоченным выражением лица направился к себе, Ирвин не выдержал:

— Ты всегда разрешаешь с тобой посидеть!

— И ты опять начал с упрёка, а не с просьбы.

— Можно с тобой?

— Если ты будешь сидеть так же тихо, как когда хочешь, чтобы я решил, что ты уснул.

Ирвин на всякий случай ухватил его за край кофты, и так они и пошли по коридору. Сперва Ирвин положил голову Шандору на колени и ничего особенно больше не хотел, но прошло пять минут. Семь. Десять. Как можно не двигаться?

— Кто-то мне обещал посидеть тихо. — Шандор не поднимал глаз от бумаг. — Ещё один звук — и кто-то выйдет вон. Тебе решать.

Ирвин плюхнулся на его кровать. Хотелось не того. Разве сложно обнять? И разве сложно посмотреть в глаза, ну ещё хотя бы раз?

— Шандор.

Молчание.

— Шаньи!

Не поднимаясь из-за стола, Шандор махнул рукой в сторону двери.

Ирвин послушался бы — правда бы послушался, он уже встал с кровати, шмыгнул носом и объявил:

— Ну и пожалуйста, раз ты меня не любишь.

— Что ты сказал?

— Что я тебе не нужен! Сперва говоришь — никуда не денешься, а потом все тебе нужны, кроме меня!

Вот теперь Шандор наконец-то поднял голову.

— Ты подумал о том, что только что сообщил?

Ирвин кивнул. Шандор медленно встал из-за стола:

— А я думал, когда кого-то любят, уважают чужие просьбы и желания. Я тебя сколько раз просил посидеть тихо? Сколько раз объяснил, зачем мне это? Ты сам-то меня любишь, Ирвин,