был повсюду, кажется. Я подумала: если он такой из себя распрекрасный маг и ещё не сбежал, как остальные, может, он не откажется нагреть мне ванну. Отец пропадал на границах, падая из седла, и делал вид, что всё ещё можно исправить. Мама всё вышивала свои васильки и с силой дёргала ненужную уже нитку. Я раздобыла, кажется, прабабушкины ножницы и ими, ржавыми, отстригла себе волосы. Братец всё бегал в пустых коридорах и норовил стащить из ящика стола мою отрезанную косу.

— Ирвин, — сказала Марика, — не подходи к воде.

Ирвин и не подходил — остановился за шаг, даже за два и присел на корточки. Подходить — это дотронуться пальцами ног, а Ирвин просто сидел в береговой глине: он наступил, и ступня сразу провалилась, погрузилась, как в свежее тесто, и ногти на ногах стали коричневые.

Шандор сказал:

— Мне тут не нравится, пойду осмотрюсь, — и повертел головой туда-сюда, будто пытался поймать запах. Достал из сумки и надел на Марику какой-то ключ. Хотел на Ирвина, но Марика сказала: «Знаешь, как тяжело его носить?» и «Да не волнуйся, я за этого ребёнка тупо сдохну». Ирвин видел, как она утром отпила из своей фляжки, а Шандор — нет, может быть, в этом было дело. Но он сказал: «Ох, Марика, опять» — и сказал: «Ирвин, я очень скоро приду, поручаю тебе защищать Марику» — и правда ушёл, сбежал по склону холма и скрылся из виду, и впервые за эти дни вне стен обители Ирвин остался без него. Марика была разная — то ласковая, то тихая, а то такая, что лучше было к ней не подходить. Сейчас она опять достала фляжку, открутила крышечку, сказала:

— Хочешь? — и сделала глоток, не дожидаясь, пока Ирвин ответит.

Он не хотел: у Марики после фляжки темнели глаза и движения становились какими-то сытыми не по-хорошему, тяжёлыми. Он вдруг подумал, что нужно сесть с ней рядом и прижаться, как если бы он был котёнком рыси — они недавно видели в лесу, Шандор позвал посмотреть. Марика и сама была как эта рысь, только глаза у неё были сейчас пустые, как ямки с водой. Ирвин сделал такие же на берегу: только нажмёшь на глину — и ямка наполнится. Скорее бы Шандор пришёл назад.

От нечего делать Ирвин стал смотреть на пруд — у берега он зарос камышами, дальше — ряской, и Ирвину вдруг послышался звук флейты. Камыши шевелились, как будто от ветра, но ветра не было. Ирвин оглянулся на Марику и пододвинулся поближе к воде, протянул руку. Ряска, которая до того покрывала пруд тонкой, жидкой кашицей, вдруг начала густеть, темнеть — и вода вспенилась, как будто закипела. Ирвин отпрянул, уже чувствуя, что поздно, — из пруда к нему кто-то выходил, длинный, тускло-зелёный, весь в ряске, а руки у этого кого-то были коричневые, ломкие, как стебли камыша, и упирались в бока. С лица мокрыми водорослями свисала борода и доходила чуть не до колен, и кто-то-из-пруда закинул её себе за спину, как Шандор — свой шарф. Шандор, надо позвать! Но Ирвин не успел. Кто-то-из-пруда, весь похожий то ли на жабу, то ли на склизкую ветку, уставился на него маленькими, похожими на жучиные спинки глазками и проговорил квакающим скрипучим голосом:

— Ой! Да и что же это! Ой, что тут творится! Кто тут копает ямы на моей земле?..

— Я не нарочно.

— Ой, вы подумайте! Он не нарочно! Не нарочно! Все так говорят, Ирвин, все так говорят!

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Кто же не знает имени короля на этой земле? — Существо выбралось из пруда и кое-как обтёрло задние ноги — лапы — одну о другую. На миг Ирвину показалось — оно сейчас прыгнет вперёд и вцепится длинными пальцами ему в шею, но оно только заплясало на месте, как будто бы земля была горячей: — Король пришёл! Уй, наконец-то он пришёл! Мы так все рады королю, мы все так рады!

— Ты о ком это?

— Король не знает, о ком мы, король не знает! — существо всплеснуло лапами. — Королю никто не сказал, что он король!

И засмеялось, захихикало на одной ноте.

— Король топтался по моей земле, да, по моей! Теперь король должен нам, должен, должен, должен!

— Но я не знал, что это твоя земля.

— А королю велели не ходить к воде? Велели, велели, король не послушал!

— Но я не король! И чего ты хочешь?

Существо замахало лапами:

— Ну как же, как же! Король не выйдет с моей земли, да, король не выйдет, пока не даст мне каплю крови! Каплю, каплю!

Ирвин попятился — и обнаружил, что пологий склон позади превратился в обрыв и спина упирается всё в ту же мягкую, чавкающую глину.

— Девочка спит и не услышит, не услышит! Наставник далеко, ой, далеко! Мы возьмём только каплю, каплю, каплю!

Существо прыгало по-лягушачьи, но гораздо выше — и появлялось то слева, то справа, и Ирвин забыл, как дышать, и прижался к холодной глине и зажмурился. Всё это было как в обители, он ничего не мог сделать, только ждать, и он не мог ударить в ответ, как учила Марика, даже руки не мог поднять, и сейчас существо вопьётся ему в шею, и тогда…

Раздалось чавканье, и всплеск, и визг существа, и ещё один всплеск, как будто в воду падало что-то тяжёлое, и стена глины за спиной вдруг исчезла, и Ирвин плюхнулся на траву, и знакомый голос сказал:

— Ох, Ирвин, открывай глаза.

Ирвин открыл — и увидел, как существо, лапами вверх, барахтается на середине пруда, как будто бы его туда швырнули. А над Ирвином, рядом, стоял Шандор и протягивал руку, перепачканную в водорослях.

Потом они долго друг друга уговаривали, что не виноваты. Марика била кулаком ствол дерева, у которого уснула, и повторяла:

— Нет, взяла свалилась. За такое знаешь что надо со мной сделать? Знаешь что?

Ирвин не хотел знать. Шандор ловил Марику за руки, качал головой:

— Да это я идиот, что тут говорить. Забыл, что у воды не останавливаются.

— Но мы же шли у реки?

— Так то была текущая. — Шандор взглянул, будто Ирвин был должен это знать, и тут же сам исправился: — А, извини. У живой воды можно останавливаться, у мёртвой — нет. — И снова посмотрел на Ирвина, качая головой, будто не верил, что всё обошлось.

Ирвин долго-предолго вытирал ступни о траву — и всё равно глина застыла рассыпчатой корочкой.

— А почему он говорил, что я король?

Марика с Шандором встретились взглядами, и Шандор вздохнул:

— Ну, очевидно, потому, что ты король и есть?

И то, как он это сказал, Ирвину не понравилось.

 

Ирвин не успел понять, когда всё изменилось. Лес потемнел, зашумел, задрожал и ожил: вот за одним стволом мелькнул край платья, за другим — рукав, за третьим скрылся чей-то силуэт. Лес шумел и смотрел, распадался на вздохи, шиканье, хихиканье и вскрики — вот чьи-то белые волосы взметнулись волной. Вот пошла рябью листва, хоть ветра не было, а вот рябь превратилась в шторм. Зелёный шторм. А вот взметнулся из земли тонкий цепкий корень и ухватил Шандора за руку. Тот сказал:

— Стой спокойно, всё в порядке.

И громче, лесу:

— Эй, эй, эй, тише, хозяева леса, мы друзья!

Лес ответил ему десятком женских голосов: полупрозрачные силуэты кружились в воздухе, возникали и пропадали. Кто-то дунул Ирвину в ухо, кто-то тонкой рукой взъерошил волосы — Ирвин шарахнулся, но позади никого не было. Шандор сказал:

— Ну тихо, тихо, всё в порядке, — и обнял за плечи, насколько позволял тот корень. Ещё два накрепко обвили Шандору лодыжки, но тот стоял как ни в чём не бывало, слегка качался с пятки на носок. С корней комками и крошкой сыпалась земля.

— Эй. Мы друзья.

— Друзья?

— А кто с тобой?

— А где ты был?

— От тебя пахнет смертью!

— Не весельем!

— Почему вы застыли на границе?

— Мы не хотим тебя пускать!

— Кого ты привёл?

Шандор покрепче прижал Ирвина к себе.

— Я привёл друга. Это мой ученик, и он хороший.

— А почему от него пахнет камнем, камнем, камнем?

— Потому что он рос в печальном