Коля Саньков встал, покачнулся, постоял, вздыхая, и двинулсяследом за мужичонкой, который уже проворно тащил к «жигуленку» его сумку.

* * *

— Макс! Ма-акс!

— М-м?

— Макс, вставай, хорош спать! На выезд!

— М-м?..

— На выезд, кому говорю! Серега уже под парами стоит, икочегары на месте! Да вставай ты!

Максим Вавилов во сне увидел паровоз и машиниста,выглядывающего из окошка. Машинистом была огромная щука в фуражке. Паровозсильно трясло на стрелках. «Елки-палки!» — подумал он во сне прощуку-машиниста, которая не сбавляла скорости.

— Макс, па-адъем! Па-адъем! Казарма!!! Тревога!!

Он сел на кушетке, не в силах расстаться со своей щукой вфуражке, которая выглядывала из паровозного оконца и щерила зубастую пасть —улыбалась.

— Макс, на выезд!

— А сколько сейчас?..

— Три тридцать семь. Чего это ты так разоспался, ешкинкот!..

Максим Вавилов потер лицо. Отросшая за ночь щетина сильнокололась и казалась незнакомой, как будто он тер чье-то чужое лицо.

— А что случилось-то?

— Труп у нас случился, что еще у нас может случиться?!

— А какой я сон видел! Про щуку, которая вроде бы напаровозе едет, а на самом деле…

— Макс, тебе бы только про щук смотреть! Давай, вставай уже!Я тут около тебя полчаса ритуальные танцы танцую, а Серега, между прочим, всеполчаса своим телом провода греет, чтобы машина завелась!

— Скажи, пусть охлаждает лучше, — пробормотал Максим Вавилов,старший оперуполномоченный по должности и майор по званию.

— Чего охлаждает?..

— Провода, скажи, пусть Серега охлаждает, что, что!.. Наулице тридцать градусов, а он провода греет!..

— Так тридцать днем было, — обиженно сказал лейтенантБобров. — Сейчас-то едва пятнадцать набежит.

— Иди ты!.. — приказал Максим Вавилов. Как старший позванию. — Иди, иди! К Сереге в машину иди, я сейчас…

Что-то невмоготу ему было. Уработался.

Отпуск отменили еще в апреле из-за очередного «усиления». Толи слух прошел про террористов, то ли на самом деле фээсбэшники чего-то такоенакопали, но, короче, приказали «усилить».

Усилили как могли. Могли не очень, потому что — МаксимВавилов подсчитал! — с нового года апрельский приказ по «усилению» былодиннадцатым. Вот и выходит, что за полгода отечественные силы правопорядкаусилились в одиннадцать раз, ибо предыдущие приказы никто и не думал отменять.Большое начальство приказик-то выпустит, начальство помельче его выполнит илисделает вид, что выполнит, а потом то, большое, про приказик-то и позабудет, унего других дел невпроворот. То генерального прокурора снимут, то, того гляди,министра МВД переназначат, то коррупционный заговор раскроют, оборотни впогонах, мол, и все такое!.. А мелкое начальство приказ об усилении отменитьникак не может, потому оно пугливое очень. Потому что оно нервное. Потому ибоится.

Оно «усиление» отменит, а тут — трах-ба-бах! — в подъездежилого дома три килограмма тротила или сто граммов С-4! Кто виноват? Кто недоглядел? Правоохранительные органы не доглядели! А почему не доглядели? Апотому что приказ об усилении отменили!

— Вашу мать… — пробормотал Максим Вавилов, стащил себя скушетки — практически за шиворот стащил — и поволокся за фанерный шкапчик,умываться.

За шкапчиком имелся пластмассовый стол, покрытый для красотыклеенкой, которую подарила Максиму мама. На столе стояли разнокалиберные чашки,черные от времени и заварки, и среди них одна — новая, сверкающая белизной, скрасным сердцем и надписью «Я люблю Калифорнию». Еще были: микроволновая печь,разделочная доска, засыпанная крошками и загнутыми сырными корками, засаленныйнож с отбитой черной ручкой, пустой пакет из-под чипсов, на котором быланарисована такая аппетитная картошка, что у старшего оперуполномоченногонемедленно засосало в желудке, чей-то термос без крышки, коробка сахару,несколько липких конфет россыпью, кофейная банка без кофе и одна пластмассоваяложка — мешать в кружке, на тот случай, если кто-нибудь где-нибудь раздобудеткофе.

И еще раковина с краном. Вода из крана шла произвольно,повинуясь неведомым законам, иногда только холодная, а иногда только горячая, ипочему-то это никогда не совпадало со временем года. Летом шпарил кипяток, азимой шла ледяная кашица.

Максим Вавилов открыл кран и подождал какое-то время, чтобыне угодить под кипяток, а потом осторожно пощупал. Вода была никакая, нитеплая, ни холодная, противная, и он кое-как умылся.

Елки-палки, труп!.. А он-то надеялся, что нынешняя ночь..,того.., хорошо сложилась. Без трупов.

Полотенце на пластмассовом крючке в виде морды Винни-Пухадаже на ощупь было заскорузлым от грязи, не висело, а стояло колом. Максимотряхнул с лица противную воду и вытираться не стал.

— Вавилов! Ты где там застрял?!

— Да здесь я!

— Меня Ерохин послал узнать, выехали на вызов или нет!Какая-то дамочка истерическая в пятый раз звонит!

— Не истерическая, а истеричная, — поправил за шкапчикомМаксим Вавилов, у которого мама в школе преподавала русский язык и литературу.— И не звонит, а звонит!

— Ты чего, Вавилов? Ты где там?! Чего начальствонервируешь?!

— Уйду я от вас, — объявил Максим Вавилов, выйдя из-зашкафа. — Уйду, Боря! Сдохнуть можно от такой работы и от тебя тоже, Боря, можносдохнуть!

— Чего это от меня дохнуть? — обиженно спросил дежурный. —Вот работа — другое дело! Только куда ты пойдешь-то от нас? В школу, энвепепреподавать?

— Энвепе отменили, Боря.

Дежурный подумал.

— Когда отменили?

— Давно. Вместе с Берлинской стеной и политикой «холоднойвойны».

— Тогда тем более не уйдешь, — заключил дежурный. — Ты,Вавилов, чего умеешь? Ничего ты не умеешь! Только бумажки строчить да формызаполнять, подпишите здесь, здесь и здесь! Куда ты денешься?!

Почему-то Максима Вавилова это задело.

— У меня высшее образование, — сказал он обиженно и вместотого, чтобы пойти наконец в машину, вернулся за шкапчик и стал изучать себя взеркале.

Ничего хорошего там не показывали — Максим Вавилов всегдаотличался самокритичностью. Рожа как рожа, да еще отечная.

— Ну вот, ты со своим высшим и просидишь здесь всю жизнь, —заключил Боря. — Да чего ты опять туда полез?! Выходи давай! А то Ерохин мневставит!