Паспорт, серия, номер, выдан. Самгина Екатерина Михайловна.Двадцать пять лет. Прописана… В Санкт-Петербурге прописана по адресуКаменноостровский, 43, любопытно!.. Невоеннообязанная, разведенная — ужеуспела! — выдан заграничный паспорт.

С фотографии на майора Вавилова смотрела распрекраснаякрасавица. Максим Вавилов взглянул дамочке в лицо.

Вот те на!.. И вправду распрекрасная красавица. Лучше даже,чем в паспорте, потому что на бумаге у нее вид надменный и неприступный, а вжизни встревоженный, и под глазами синяки.

Он протянул ей паспорт.

— А в Москву пожаловали, Екатерина Михайловна, чтобыспециально по ночам прогуливаться?

— Что?

Она перестала заглядывать ему за плечо и посмотрела в лицо.

— Где труп, который вы нашли? — грубо спросил он. —Пойдемте, покажете!

Был у него такой способ оценивать всех женщин на свете —годится для того, чтобы завести с ней роман, или нет. Эта годилась.

Еще как, подумал он с некоторой печалью в свой адрес и дажевздохнул.

Утро туманное, утро седое. Нивы печальные, снегом покрытые.Кажется, будто…

— Вы понимаете, я возвращалась из Останкина, поймала машину.Водитель меня довез и высадил прямо под фонарем, видите?

— Он тут один, фонарь-то, — сказал Максим Вавилов. — Как невидеть?..

— Ну вот. Я отсчитала деньги, и он уехал, а я пошла кподъезду.

— Вы здесь живете?

— Снимаю. Я учусь здесь.

— В подъезде? — не удержался Максим Вавилов, но она непоняла. То ли была напугана, то ли вообще без чувства юмора.

— Да нет, почему в подъезде!

— Значит, в университете. Да?

— Нет, не в университете! Я учусь в Останкине, меняначальник на стажировку отправил, на Первый канал. Ах да! Я не представилась!

И с необычайной гордостью она вытащила из карманадолгополого сюртука, в который была наряжена, удостоверение и сунула егоМаксиму под нос, как только что он совал ей свое.

В удостоверении была еще одна фотка сказочной красоты инаписано большими буквами, что Самгина Екатерина является сотрудникомтелекомпании такой-то.

— Очень хорошо, — похвалил Максим Вавилов и захлопнул ееудостоверение прямо у нее в ладони. Она удивленно посмотрела на свою руку. —Значит, вы учитесь в Останкине, а здесь снимаете. Бомбила вас привез, вывылезли, и дальше что?

— И я пошла к подъезду. Вон, где ваши коллеги.., смеются.

Максим Вавилов оглянулся. Мужики рассматривали что-то уподъезда пятиэтажки, выходившей фасадом прямо на Сиреневый бульвар.

— Он под лавочкой лежал, понимаете? Как будто сидел и упал,и я сразу вам позвонила, как только поняла, что он.., неживой. Я сначаладумала, что он сумасшедший или.., или… Я испугалась очень.

И тут она заплакала.

— Успокойтесь, успокойтесь, — равнодушно пробормотал МаксимВавилов. — Разберемся.

Прямо перед подъездом, ногами под щелястой крашеной лавкой,щекой на заплеванном асфальте, лежал труп. Даже в свете единственного фонарябыло совершенно понятно, что это труп, он и в синеву уже немного пошел, из чегостарший оперуполномоченный сделал вывод, что труп даже и не сегодняшний.Примерно позавчерашний такой труп.

И был он совершенно голый.

Екатерина Михайловна, питерская журналистка, издавалажалобные всхлипы, а Максим Вавилов вдруг сильно встревожился.

— Мужики, — сказал он, моментально позабыв про ЕкатеринуМихайловну. — Никак на нашей территории маньяк объявился!

— Тьфу на тебя. Макс!

— Да у него наручники на руках! Вы чего?! Ослепли, матьвашу?!

Стало тихо, как на похоронах, и лейтенант Бобров ногойприподнял деревянное, синее, твердое, бывшее когда-то человеческим тело.

— Наручники, мужики. Глядите!

— И чего делать?

— Оперов с Петровки вызывать, чего делать!..

— А как его.., того?..

— Да удушение! Синий весь, и язык вывален. И шея вонпорвана. Вроде порвана, да, посмотри. Макс?

Максим Вавилов нагнулся и посмотрел и вдруг быстро отошел ккраю тротуара и завертел головой сначала налево, а потом направо.

— Макс, ты чего?

— Да так…

— А чего ты смотришь-то?!

— Фонарь тут только один горит, во-он там, откуда мы пришли.А потом до самого перекрестка никаких фонарей нету. Где свидетельница?Свидетельница, вы где?

— Только что тут была. Куда ж она подевалась?..

Свидетельницу рвало в кустах так, что слышно было дажеотсюда.

Оперативники отвернулись — из деликатности, — и лейтенантБобров сказал нечто в том духе, что не повезло дамочке.

— Ты бы сгонял в палатку пока, — предложил Максим Вавиловлейтенанту. — Вон на той стороне светится!

— А чего купить-то?

— Ну, воды купи. Сигарет мне купи, где-то у меня сотня была…

— Понял, сейчас сгоняю.

— Да подожди ты! Палатка круглосуточная, может, там кто чеговидел, или останавливался кто возле них…

— Понял, шеф, сейчас!

Шеф, подумал Максим Вавилов вяло. Какой я тебе шеф!.. Ятакая же водовозная кляча, как и ты! А «шеф» в детективных романах про русскийсыск все больше бывает. Там всегда есть «шеф», блестящий и удачливыйпрофессионал, игрок, кутила, бретер и скандалист, и «простак», юнкер, которыйсмотрит ему в рот и своим тупоумием оттеняет искрометность начальническогоумища.

— Звонить на Петровку-то, Макс?

— Валяй, звони. А я пока со свидетельницей…

— А давай наоборот! Давай я со свидетельницей, а ты наПетровку!

— Валяй наоборот.

— Макс, ты че? Я шучу же!

— И я шучу. Давайте пока заграждение натяните, труповозкувызывайте, они как раз к утру приедут, а нам бы труп сдать, пока жильцы наработу не повалили. Ну, чего стоите-то?!

Все стояли потому, что труп был странный — не бытовой и явноне алкогольно-бомжовый. Голый мужик в наручниках у подъезда на Сиреневомбульваре!.. Дело пахнет керосином, ох как пахнет! Хорошо бы в управлениезабрали, потому что это даже не «глухарь», а гораздо хуже, может, начало«серии», вот тогда мало никому не покажется! Маньяк в столице!..