– Ну, у Володи родилась совершенноправильная идея. Скорей всего, дело обстояло так! Коляска стояла в самойглубине двора, там есть такой куст, раскидистый. Закатила Лялечка туда Гену, асама отошла покурить, нехорошо ведь, когда на малыша дым валит! А тутграбитель! Оля упала и осталась лежать. Затем пришел Леонид, который попростуне заметил коляски. Геночка тихо спал, когда «Скорая» увозила мать. В концеконцов он проснулся, заплакал и кто-то обнаружил ребенка. Вот Костин сейчас ипроверяет, вызывалась ли во двор вновь милиция и в какую детскую больницуотправили Гену. Его найдут и отдадут нам.

– Ты полагаешь? – перестала плакатьЮля.

– Конечно, – с жаром воскликнулаЛиза, – стопудово! Лампа, скажи?

Я кивнула, хотя больше всего на свете мнехотелось воскликнуть: «Ну и глупость! Эта версия не выдерживает элементарнойкритики!»

Стоит лишь призадуматься, как возникаетмножество вопросов. С какой стати Оля поехала в район Садового кольца? Зачемона прихватила Гену? Если Белкиной требовалось с кем-то встретиться, отчего онане сделала это в другой день, я охотно вожусь с малышом, мне совершеннонетрудно покараулить его, пока Ляля будет носиться по городу. Леонид не увиделколяску? Ну, такое вполне могло быть, ладно, допустим на минутку, что онблизорук. Но ведь после того, как Лялю увезли, на место происшествия прибылимилиционеры. Они тоже не заметили коляску с младенцем? Потоптались две секундыво дворике и отбыли восвояси? Ну… бывает! Почему Оля убежала из дома в спешке,не прихватив бутылочки с едой? Настолько торопилась, что забыла о молоке? Да ниодна мать в здравом рассудке не поступит так. Хотя Белкина практически незанималась ребенком, все хлопоты о нем лежали на наших плечах. Ну с какого лядуона отправилась в центр?

Поняв, что начинаю ходить по кругу, явздрогнула и моментально ощутила прилив жара к лицу. Коляска! Все, кто имеетмладенца, знают, что путешествие по Москве с экипажем для новорожденного – этонастоящее испытание, проверка вашей физической подготовки и моральной закалки.Столица совершенно не приспособлена для молодых мамочек. У тротуаров, какправило, высокие бордюрные камни, намучаешься, пока станешь вталкивать исталкивать колеса, в метро с «повозкой» не зайти. Во-первых, она едва пройдет вдверь, во-вторых, на эскалаторе ее трудно удержать, в-третьих, народ в вагоненачнет ворчать: «Нарожали кучу и с собой таскают», «Люди с работы едут, часпик, а эта дура столько места заняла», «Девушка, подвиньтесь», «Женщина, чегорасклячилась», «Тетка, убери спиногрыза». Наслушаешься добра полные уши. Лучшевызвать такси.

Наверное, Оля так и сделала. Хотя погрузкаколяски в салон еще то удовольствие. Проще было взять запеленутого Гену наруки. Но коляски дома нет, следовательно, Белкина прихватила ее с собой, влезлав авто или спустилась в подземку и полетела к центру Москвы. Бог мой, зачем?Только не уверяйте меня, что все это делалось для того, чтобы потом поставитьдоставленную с трудом коляску под куст и выкурить сигаретку! Под дождем!Минуточку! Ляля не курит! Ну с какой стати ее поволокло на Садовое кольцо?!

Через два часа мы узнали неутешительнуюправду: ни в одну больницу Москвы не поступал крохотный ребенок, доставленный сулицы. Гена исчез.

Костин, сообщивший нам сию информацию, многоболтать не стал, на мой робкий вопрос: «Ты хорошо все проверил?» – Вовкарявкнул: «Да» – и повесил трубку.

Юля и Лиза прижались друг к другу и схватилисьза руки. Горе их было так велико, что слез не нашлось. Кирюша отвернулся отменя и уставился на стену, а я почувствовала невероятную жажду, какуюиспытывает, наверное, человек, месяц шедший через Сахару. Еле передвигая ноги,я побрела по коридору в поисках туалета. В мозгу билась лишь одна мысль: пить,пить, пить.

В конце концов я уперлась в дверь, над которойгорела тревожно-красная надпись «Реанимация». Жажда трансформировалась втошноту. Понимая, что мне срочно нужно отыскать унитаз, я дрожащей рукойтолкнула дверь и увидела стол, на котором лежали очки. Медсестра отсутствовала.Из глубины отделения не доносилось ни звука, я сделала шаг и увидела слева наодной из двери букву «Ж».

Чувствуя, что сейчас упаду в обморок, ядоплелась до комнаты и огляделась. Маленькое помещение оказалось палатой. Устены стояла железная кровать, на ней, полуприкрытое зелено-желтой, будтобрезентовой простыней, лежало тело. У изголовья моргали лампочки и гуделонесколько аппаратов, какие-то трубочки тянулись от приборов и убегали подпростыню.

Я попятилась и в то же мгновение увидела нащиколотке ноги, высунутой из-под покрывала, довольно толстую золотую цепочку, ввиде змеи. Хвост пресмыкающегося исчезал у него во рту.

Тошнота и жажда пропали так же быстро, как ипоявились. Я кинулась к койке.

– Олечка! Тебе плохо?

Белкина не ответила, я посмотрела на ее лицо иприкусила язык. Отчего-то принято считать, что человек, находящийся междужизнью и смертью, должен быть бледным до синевы, но Лялина кожа имела странныйжелтовато-серый оттенок. Всегда короткий нос казался длинным, а закрытые глазапоходили на черные ямы. Ляля не слышала меня.

– Что вы здесь делаете? – прозвучалгневный голос.

Я обернулась, на пороге стояла полная женщинав просторной, светло-зеленой хирургической пижаме, точь-в-точь такую надеваетна работе Катюша.

– Кто вас сюда пустил? – негодовалаона.

– Извините… там буква «Ж», я искала туалет,а…

– Это не «Ж», – возмутиласьмедсестра, – а знак для персонала, говорящий… Да какая разница! Не вамадресовано! Сортир! В реанимации! Немедленно убирайтесь! Вперлась в стерильноепомещение, без бахил и халата!

– Извините, ей совсем плохо?

– Нет, очень хорошо, – окрысиласьнезнакомка, – еще чего поглупей спросите. Убирайтесь.

– Она умирает?

– Типун тебе на язык!

– Скажите правду!

Внезапно женщина перестала злиться.

– Она тебе кто?

– Родственница, близкая.

– А-а. Состояние тяжелое, но покастабильное.

– Это плохо?

– Могло быть хуже. Если стабильное, ужеприятно, не утяжеляется, значит, усекла?

– Выздоровеет?

Незнакомка нахмурилась.

– Тут не бюро прогнозов. Мы делаем все отнас зависящее.

– Она меня слышит?

– Аллочка, – крикнули изкоридора, – восьмой где?