– Что ж вы дочь в санитарках держите? – не выдержал Егор. –Учиться не отдаете? В институт или хоть в медучилище. Такая девушка, а нагрязной работе, горшки за лежачими выносит.

– Ничего грязного в этой работе нет. Во время мировой войнывеликие княжны, и те не брезговали, – строго посмотрел на него ВикентийКириллович. – И напрасно вы думаете, что Надежда не учится. Еще как учится, усамых лучших специалистов. В ваших институтах ей делать нечего. Там непрофессии учат, а марксизму-ленинизму. Я Надюшу и в школу-то не пустил, далдомашнее образование. Слава богу, справки об освобождении от занятий мог самвыписывать.

Теперь сделалось понятно, почему Надя не такая, как все. Безшколы росла, без коллектива, под гнетом родителя, махрового старорежимногоконтрика. Жалко Егору ее стало – не передать словами.

Заговорили про какого-то Моргулиса или Маргулиса, которыйобещает стать новым Фаерманом (кто такой Фаерман, Егор не понял, а Моргулисэтот, судя по всему, работал вместе с Надей), но Дорину уже пора было бежать.Время к девяти, а в пол двенадцатого полуфинал. Пока доедешь, да надопереодеться, размяться. И так Васильков орать будет, что в общежитии неночевал, режим нарушил.

Надя вышла проводить, прижалась к груди. Тогда идоговорились про филармонию и прочее.

На прощанье она опустила глаза и тихонько так спросила:

– Ты правда придешь? Честное слово?

– Слово, – твердо ответил Егор.

Она дотронулась кончиками пальцев до его щеки, повернулась,убежала в дом.

Вот какая феноменальная девушка встретилась вчера Дорину.Как к ней не придти, как обмануть?

То-то Егор, глядя на бритого, и сглатывал, то-то и молчал.

Правая бровь командира – густая, золотистая – удивленноприподнялась, и одного этого движения было достаточно, чтобы Дорин вспомнил опримате общественных ценностей над индивидуальными.

– Я чего сомневаюсь: как я без формы-то? – моментальносориентировался Егор. – Непорядок получится. А форма в общаге. Мне только наСтромынку смотаться, и прибуду, куда скажете. Сорок минут туда, десять там.

Сам еще надеялся: если попросить у Василькова «эмку», успеети Надю предупредить, и переодеться.

Но не вышло.

Золотистая бровь встала на место. На секунду в улыбкеобнажились зубы – не хуже егоровых, тоже белые, ровные.

– А-а. Я уж думал, ошибся в тебе. Со мной это редко бывает.Не надо форму. Для операции она тебе не понадобится. Экипируем в лучшем виде.

Протянул узкую, крепкую ладонь, пожал Егору руку, не снимаяперчатки. Нет, все-таки не протез.

– Ну, раз согласен, давай знакомиться. Звание мое – старшиймайор госбезопасности. Должность, как уже сказано, начальник спецгруппы.Имя-отчество мое тебе не понадобится, на день ангела друг к другу ходить мы небудем. А фамилия у меня необыкновенная – Октябрьский. Когда-то давно быладругая, обыкновенная, но в двадцатом году, по приказу Реввоенсовета республики,награжден почетной революционной фамилией. Времена тогда, Дорин, былиинтересные. Награждали не медалями и не путевками в санаторий, а чем придется:кого золотой шашкой, кого маузером, кого красными галифе, а меня вот фамилией.Самая лучшая награда за всю мою службу.

Тут старший майор как бы ненароком сунул руку в карман брюк,и кожаное пальто раскрылось. На шерстяном френче, кроме уже усмотренного Егором«Почетного чекиста», сверкали еще два Ордена Красного Знамени и Красная Звезда.Ого!

Хотя тон у товарища Октябрьского стал легким, полушутливым,но видно было, что он к младшему лейтенанту все еще приглядывается. Это пускай.Теперь, когда с колебаниями было покончено, Дорин смотрел новому начальству вглаза весело, без боязни.

– Жучков, машину! – крикнул старший майор в сторону двери. –А ты, Дорин, давай, надевай свою бекешу. Ехать надо, времени в обрез. – Онкоротко вздохнул. – Безобразие, конечно, что я вот так, с бухты-барахты,непроверенного человека на важную операцию беру. С кадрами у нас плохо.Башковитых и спортивных парней в управлении пруд пруди, но с натуральнымнемецким беда. Расшугали всех, после Пакта о ненападении. Тебя вон в ШОН взяли,чтоб готовился к борьбе с немецким фашизмом, а потом не понадобился. Так?

Дорин кивнул, перекинул через плечо спортивную сумку.

Жизнь у младшего лейтенанта сложилась не так, как мечталоськогда-то. Начиналось всё правильно, прямо по щучьему веленью: хотел бытьлетчиком – стал. В учебной эскадрилье по стрельбе шел первым, по техникепилотирования вторым, по матчасти третьим. Заявление в Испанию подал весьистребительный полк, а отобрали только Егора и Петьку Божко, который пострельбе был вторым, а по пилотированию и матчасти первым. Только Петька-то вИспанию попал, а вот Егора из Первого отдела прямиком в ШОН отправили. Какпоказала жизнь – не шпионов ловить, а спортивную честь Органов отстаивать.

Машина ждала у служебного выхода, шоколадный ГАЗ-73,красота. Октябрьский сел за руль, Дорина усадил назад, а Жучков, которого Егортолком и не разглядел, поместился в зеленую «эмку» и поехал сзади. Солидноездил старший майор, с сопровождением.

Автомобиль он вел ловко, плавно, как профессиональныйгонщик. Руки лежали на руле, будто отдыхали, и правая по-прежнему была вперчатке. Егор все время видел в зеркальце заднего вида глаза старшего майора.Вот, оказывается, зачем Октябрьский его назад определил – чтобы удобней было залицом наблюдать.

– Вернулся я, Дорин, в управление после трехлетнегоотсутствия. Стал группу комплектовать – хоть караул кричи. Раньше было полноотличных, боевых ребят из немецких антифашистов. А теперь никого, ни одногочеловека. Всех вычистили, дураки-перестраховщики.

Трехлетнее отсутствие?

Егор пригляделся к старшему майору по-особенному. Изрепрессированных, что ли? То-то он не похож на нынешних начальников. Те всёбольше жидковатые, рыхлые, и взгляд осторожный, а этот бронзовый, налитой,веселый. Будто из прежнего времени.

Октябрьский невысказанную мысль словно подслушал.