Букер едет к университету, сегодня четверг, аэто значит, что завтра на меня навалится спецкурс спортивного законодательстваи Кодекс Наполеона, такие же никчемные, как законы, касающиеся стариков и тожене требующие усердия. Но на горизонте маячит экзамен на адвоката. И когда я обэтом думаю, у меня слегка дрожат руки. Если я провалю экзамен, то эти приятные,но накрахмаленные и неулыбчивые парни из «Броднэкс и Спир» предложат мнеуволиться, и, значит, проработав месяц, я окажусь потом на улице. Нет, нечеготак думать, мне ни в коем случае нельзя завалить экзамен, это повлечет за собойбезработицу, полное банкротство, позор и голод. Так почему же я все время обэтом думаю, ежедневно и ежечасно?

— Завези меня в библиотеку, — прошу я. — Надопоработать над этими делами, а потом ударю по адвокатскому резюме к экзамену.

— Хорошая мысль.

— Ненавижу библиотеку.

— А кто ее любит, Руди? Она для того исуществует, чтобы ее ненавидели. Ее главная цель и назначение — вызыватьненависть у студентов-юристов. У тебя нормальное отношение.

— Спасибо.

— А у этой первой твоей клиентки, мисс Берди,водятся деньжата?

— А ты откуда знаешь?

— Кое-что подслушал.

— Да. Куча. И ей нужно новое завещание. К нейплохо относятся дети и внуки, так что она, естественно, хочет лишить ихнаследства.

— И сколько же у нее денег?

— Примерно двадцать миллионов.

Букер смотрит на меня с явным недоверием.

— Во всяком случае, она так говорит, — поясняюя.

— А кто тогда получит все это богатство?

— Сексапильный телевизионный проповедник, укоторого есть даже собственный самолет.

— Не может быть.

— Клянусь.

Букер сосредоточенно обдумывает услышанное напротяжении двух кварталов, которые мы с трудом преодолеваем из-за напряженногоуличного движения.

— Послушай, Руди, не обижайся, тызамечательный парень и так далее, хороший студент, умный, но ты считаешь, чтосправишься с завещанием на такое огромное состояние?

— Нет. А ты бы справился?

— Конечно, нет. Так что ты собираешься делать?

— Но, может быть, она умрет во сне.

— Не думаю. Она слишком подвижная и юркая. Онаеще нас переживет.

— Я свалю это дело Смуту. Может быть, онустроит мне какого-нибудь преподавателя по налоговой политике, чтобы помочь. Аможет, я просто скажу мисс Берди, что не в состоянии помочь и что ей придетсяуплатить пять тысяч какому-нибудь могучему адвокату, специалисту по налогам,чтобы он составил такое завещание. Да мне все равно. У меня свои проблемы.

— «Тексако»?

— Ага. Они меня за пятки хватают. И мойдомохозяин тоже.

— Хотелось бы тебе помочь, — говорит Букер, ия знаю, что он действительно хочет. Если бы он мог урвать хоть какую-то сумму,он бы с радостью мне одолжил.

— До первого июля я проживу. А затем будуиметь бешеный спрос как адвокат по криминальным делам у «Броднэкс и Спир», ибедность останется позади. Каким это образом, дорогой Букер, можно потратитьвсе тридцать четыре тысячи долларов в год?

— Звучит невероятно. Ты станешь богачом.

— Да, именно так, черт возьми, после того какжил на медные гроши целых семь лет. Что я буду делать с такими большимиденьгами? Куда их девать?

— Купишь новый костюм.

— Зачем? У меня есть два.

— Но, может быть, какие-нибудь новые ботинки?

Вот оно. Вот это я и сделаю. Я куплю новыетуфли, и галстуки, и, может, какую-нибудь неконсервированную еду, и, возможно,парочку новых шорт.

По крайней мере дважды в месяц в течение трехлет Букер и его жена приглашали меня к ним обедать. Ее зовут Чарлин, онадевушка из Мемфиса и способна на кулинарные чудеса, несмотря на тощий бюджет.Они мои друзья, но чувствую, что они меня жалеют. Букер улыбается иотворачивается. Ему уже надоели мои шуточки и разговоры на не очень приятныетемы.

Он останавливает машину на парковке напротивЦентральной авеню, где находится Мемфисский государственный университет.

— У меня есть кое-какие домашние поручения, —говорит он.

— Да, конечно, спасибо, что подбросил.

— Я вернусь около шести. Надо бы тоже кое-чтопочитать к экзамену.

— Хорошо. Я буду внизу.

Я хлопаю дверцей и вприпрыжку бегу черезЦентральную, лавируя между машинами.

В цокольном этаже, где расположена библиотека,за стеллажами, уставленными старыми юридическими книгами в потрескавшихсядревних переплетах, вдали от досужих взглядов я нахожу свою маленькую любимуюнишу, где обычно сижу и занимаюсь. Она официально закреплена за мной уже многомесяцев. В этом углу нет окна, здесь иногда сыро и холодно, и поэтому мало ктоотваживается сюда заходить. А я сижу часами в моей личной крошечной берлоге,изучая судебные дела и готовясь к экзаменам. Последние несколько недель я провелздесь немало беспокойных часов, недоумевая, что случилось с Сарой, и все времямучаясь вопросом, когда я ее потерял. Здесь я терзаю себя. Плоская столешница стрех сторон окружена панелями, и я изучил каждую извилину и зазубрину наневысоких деревянных стенах. Тут я мог плакать, не опасаясь, что меня застанутврасплох. Я мог даже втихомолку выругаться, уверенный, что меня никто неуслышит.

Много раз в течение нашей чудесной интрижкиСара приходила ко мне, и мы занимались вместе, тесно сдвинув стулья и уютноустроившись рядышком. Мы могли здесь хихикать и даже смеяться, и всем было долампочки. Мы могли целоваться и ласкать друг друга, и нас никто не видел.Сейчас, погрузившись в глубины депрессии и печали, я почти ощущаю запах еедухов.

Да, для занятий мне бы следовало поискать вэтом разветвленном лабиринте другое место. А теперь, когда смотрю на деревянныепанели, я вижу ее лицо и ощущаю прикосновение ее ног, и моментально накатываетщемящая боль в сердце, которая словно парализует. Да, она была здесь всегонесколько недель назад! А теперь кто-то другой трогает эти ноги.

Я беру пачку блейковских документов иподнимаюсь по лестнице в отдел библиотеки, где собрана литература пострахованию. Я иду медленно и смотрю по сторонам. Сара теперь редко приходитсюда, но пару раз я ее видел.