— Они использовали все уловки. Сначалаотказали просто из принципа. Потом сославшись на то, что лейкемия не входит вчисло болезней, по которым оказывается помощь. Затем заявили, что сын уже неподросток, а взрослый и поэтому не подлежит помощи по такого рода страховочномуполису. Они были очень изобретательны, честное слово.

— А взносы Блейки платили?

— По словам миссис Блейк, аккуратно.

— Мерзавцы. — Он опять перелистывает полис изловеще улыбается: Макс любит такие случаи. — И ты просмотрел всю пачкудокументов?

— Да, я прочитал все, что получил от клиентов.

Он швыряет полис на стол.

— Определенно стоит вникнуть, — говорит он. —Но имей в виду, что клиенты редко рассказывают все без утайки.

Я подаю ему письмо с «дурой». Пока он читает,еще одна зловещая улыбка мелькает у него на лице. Он снова перечитывает инаконец смотрит на меня:

— Невероятно.

— Я тоже так думаю, — замечаю я, словноопытная ищейка, натасканная на то, чтобы подлавливать страховые компании нажульничестве.

— Где остальные бумаги?

Я кладу перед ним на стол всю пачку.

— Это все, что мне дала миссис Блейк. Онасказала, что ее сын умирает, потому что у них нет денег на лечение. Сказала,что он теперь весит пятьдесят килограммов вместо семидесяти и долго непроживет.

Руки Макса неподвижны.

— Мерзавцы, — повторяет он тихо, — вонючиемерзавцы.

Я абсолютно согласен, но молчу. И замечаю парулетних туфель, брошенных в углу. Это туфли фирмы «Найк». Он как-то сказал намво время семинара, что носил одно время «Конверс», но теперь объявил бойкотэтой фирме, поскольку она занимает неправильную политическую позицию.

Он ведет свою маленькую личную войну противкорпоративной Америки и не покупает ничего, если данный производитель хоть вмалейшей степени его не устраивает или чем-то ему не угодил. Он отказываетсястраховать свою жизнь, здоровье, имущество, но ходят слухи, что он из богатойсемьи и может себе позволить роскошь не страховаться. Я тоже не застрахован, носовсем по другой причине.

Большинство моих преподавателей — старомодныеученые, которые на занятия приходят в галстуках и читают лекции в пиджаках,застегнутых на все пуговицы. Макс уже десятки лет не носит галстуков. И нечитает лекций. Он их разыгрывает, как спектакли. И мне претит сама мысль, чтоон может уйти с работы.

Его руки внезапно оживают.

— Я хотел бы просмотреть все это сегоднявечером, — говорит он, не глядя на меня.

— Нет проблем. Могу я зайти за бумагами утром?

— Конечно. В любое время.

Звонит телефон, он рывком хватает трубку. Яулыбаюсь и пячусь к двери с чувством огромного облегчения. Завтра утром я сноваприду, выслушаю его совет, потом напечатаю двухстраничное письмо Блейкам, вкотором повторю все, что он скажет.

А сейчас хорошо бы мне найти еще одного такогоумника, который помог бы разобраться с делами мисс Берди. У меня есть кое-ктона примете, несколько преподавателей — специалистов по налоговой политике, иможно будет попробовать позондировать их завтра. Я спускаюсь по лестнице ивхожу в комнату отдыха для студентов рядом с библиотекой. Это единственноеместо в колледже, где можно курить, и здесь над лампами все время висит пеленаголубоватого дыма. Здесь есть также телевизор и несколько продавленных диванови кресел.

На стенах висят фотографии бывших студентов —целая коллекция сосредоточенных лиц. Их хозяева уже давно сражаются в окопахвойны законов. Когда в комнате никого нет, я часто смотрю на них, своихпредшественников, и любопытствую, сколько из них уже дисквалифицированы исколько таких, которые желали бы никогда не видеть этих стен, как мало тех,кому действительно нравится преследовать людей по суду или защищать отпреследования. Одна стена предназначена для объявлений, самых разнообразныхбюллетеней, заявок «Требуется…», а за всем этим виден прилавок сбезалкогольными напитками и уже расфасованными закусками. Я много раз здесьподкреплялся. Еда в расфасовке многими недооценивается.

В сторонке сгрудились чистопородный Ф.Франклин Доналдсон-четвертый и трое его дружков, язвительных и высокомерных.Они все пишут статейки в «Юридическое обозрение» и недружелюбно взирают на тех,кто туда не пишет. Они о чем-то сейчас сплетничают. Ф. ФранклинДоналдсон-четвертый замечает меня и проявляет к моей особе интерес. Когда япрохожу мимо, он улыбается, а это необычное дело, потому что чаще всеговыражение его лица холодно и хмуро.

— Эй, Руди, ты, кажется, собираешься работатьу «Броднэкс и Спир», да? — громко окликает он меня. Телевизор включен.

Приятели Доналдсона пристально меняоглядывают. Две студентки на диване выпрямляются и тоже поворачиваются ко мне.

— Да, а что такое? — спрашиваю я.

Ф. Франклин-четвертый работает в фирме,которая богата традициями, деньгами и претензиями, фирме, которая во всемнеизмеримо превосходит «Броднэкс и Спир». Среди его дружков я вижу У. ХарпераУиттенсона, высокомерного маленького хорька, который, слава Богу, покидает наси Мемфис и отправляется работать в мощной фирме в Далласе, там же Дж.

Таунсенд Гросс, который тоже получилпредложение от одной из крупнейших фирм, и Джеймс Стрейбек, который иногдаотносится ко всем прочим по-дружески и который промучился все три года вюридическом колледже без инициала перед фамилией и порядкового номера после. Стаким коротким именем под вопросом его будущее в какой-нибудь влиятельнойпроцветающей фирме. Я сомневаюсь, что ему повезет.

Ф. Франклин-четвертый делает шаг в моемнаправлении.

Он улыбается до ушей.

— Расскажи нам, что там приключилось?

— Что приключилось? — Я понятия не имею, о чемэто он.

— Да знаешь ты, о слиянии компаний.

Я по-прежнему ничего не понимаю.

— Каком слиянии?

— А ты ничего не слышал?

— Слышал о чем?

Ф. Франклин-четвертый оглядывает своихдружков, и, по-видимому, все происходящее их забавляет. Улыбка его становитсяеще шире.

— Да ладно, Руди, о слиянии «Броднэкс и Спир»с «Тинли Бритт».

Я стою очень тихо и пытаюсь сказать в ответчто-то умное или хитрое, но ничего не могу придумать. Я не нахожу слов.