В этом призрачном полумраке высокие сосны в пойме реки,такие сочно-зеленые при свете дня, казались совершенно черными на блеклойпастели неба, — могучие, величественные гиганты, они стояли сомкнутымстроем, преграждая доступ к неспешно бегущей желтой воде. Белые трубы усадьбыУилксов на том берегу реки, на холме, меркли все больше среди густой темнойзелени дубов, и только мерцавшие кое-где огоньки зажженных к ужину ламп манилина ночлег. Влажное, теплое дыхание весны, напоенное запахом свежевспаханнойземли и молодых, рвущихся к небу побегов, сладко обволакивало Скарлетт.

Весна, закаты, нежно-зеленая поросль никогда не пробуждали вдуше Скарлетт ощущения чуда. Прекрасное было повседневностью, частицей жизни,как воздух, как вода. Ее сознание было восприимчиво к красоте лишь вполнеконкретных, осязаемых предметов — породистых лошадей, женских лиц, нарядныходеяний… И все же торжественная тишина этих сумерек, спустившихся навозделанные земли Тары, принесла успокоение ее взбаламученной душе. Она любилаэту землю — любила безотчетно и беззаветно, как любила лицо матери, склоненное вмолитве при свете лампады.

А Джералда все еще не было видно на безлюдной извилистойдороге. Если сидеть здесь и ждать, Мамушка, без сомнения, отыщет ее и прогонитв дом. Продолжая вглядываться в уходящую во мрак дорогу, она вдруг услышаластук копыт, долетевший от подножия холма со стороны выгона, и увиделаразбегающихся в страхе коров и лошадей. Джералд О’Хара возвращался домойнапрямик через поля и гнал коня во весь опор.

Он взлетел на холм на своем плотном, длинноногом гунтере,похожий издали на мальчишку, оседлавшего коня себе не по росту. Седые волосыего стлались на скаку по ветру, он стегал лошадь хлыстом и понукал криком.

Забыв на мгновение а снедавшей ее тревоге, Скарлетт сгордостью и нежностью любовалась отцом, ибо, что ни говори, а Джералд О’Харабыл лихим наездником.

«Стоит ему выпить, и его тут же понесет махать черезизгороди, — подумала Скарлетт. — А ведь как раз на этом месте впрошлом году он вылетел из седла и сломал ногу. Хороший вроде бы получил урок.Да еще клятвенно пообещал маме прекратить эти штуки».

Скарлетт не испытывала ни малейшего страха перед отцом. Онбыл как бы ее сверстником — даже больше, чем сестры, — ведь Джералд,словно мальчишка, любил втайне от жены скакать по полям напрямик, а Скарлетт —тоже большая охотница до всяких эскапад — была его верной союзницей противМамушки. Она поднялась с дерева — поглядеть, как он будет прыгать.

Высокий жеребец приблизился к ограде и, подобравшись, безмалейшего, казалось, усилия взял препятствие под ликующие возгласы седовласоговсадника, махавшего в воздухе хлыстом. Не замечая дочери, стоявшей в тени поддеревьями, Джералд одобрительно потрепал лошадь по холке и свернул на дорогу.

— Любому коню в округе дашь сто очков, а может, и вовсем штате, — гордо поведал он своему жеребцу, и ирландский акцент, откоторого ему так и не удалось избавиться за все тридцать девять лет жизни вАмерике, отчетливо прозвучал в его речи. Затем он поспешно принялсяприглаживать волосы и оправлять мятую, выбившуюся из-за пояса сорочку исъехавший набок галстук. Скарлетт понимала, что эти прихорашиваний нужны длятого, чтобы предстать перед женой в таком виде, какой подобает джентльмену,степенно возвратившемуся домой верхом после визита к соседям. И тут же онасообразила, что это дает ей повод начать разговор, не открывая истинной целисвоего появления здесь.

Она звонко рассмеялась. Джералд, как она и ожидала,вздрогнул от неожиданности, затем увидел ее и придержал жеребца; вид у негосделался сконфуженный и вместе с тем вызывающий. Он спешился с трудом —поврежденное колено еще давало о себе знать — и, ведя лошадь в поводу,направился к дочери.

— Так-так, мисс, — сказал он и ущипнул ее защеку, — вы, значит, взялись шпионить за мной и, совсем как ваша сестрицаСьюлин на прошлой неделе, побежите жаловаться маменьке?

Голос его звучал н??годующе и в то же время жалобно, иСкарлетт, желая немного подразнить его, насмешливо прищелкнула языком ипотянулась поправить ему галстук. На нее пахнуло крепким запахом виски и болееслабым — свежей мяты. И еще пахло жевательным табаком, кожей и лошадьми. Этот сдетства любимый запах был всегда связан в ее представлении с отцом, нобезотчетно нравился ей и как принадлежность других мужчин.

— Пет, па, я же не ябеда, вроде Сьюлин, — заверилаона отца и, отступив на шаг, окинула его оценивающим взглядом, дабыудостовериться, что все в порядке.

Джералд был невысок ростом — чуть больше пяти футов, —по обладал таким массивным торсом и могучей шеей, что, сидя, производил впечатлениекрупного мужчины. Этот могучий торс держался на двух коротких, но чрезвычайнокрепких ногах, неизменно обутых в сапоги из самой лучшей кожи и столь женеизменно широко расставленных, как у задиристого мальчишки. Низкорослыемужчины обычно кажутся немного смешными, если начинают пыжиться и напускать насебя важность, но бойцовский петух, даже если он мал, всегда пользуетсяуважением на птичьем дворе, и то же самое можно было сказать о Джералде О’Хара.Ни одному самому отчаянному смельчаку не пришло бы и голову отозваться оДжералде О’Хара как о смешном маленьком коротышке.

Ему уже стукнуло шестьдесят, и его жесткие курчавые волосывыбелила и посеребрила седина, но на лукавом лице этого жизнелюбца еще необозначилось морщин, а небольшие голубые глаза были по-прежнему молоды и взглядюношески безмятежен и тверд, ибо Джералд О’Хара не привык терзать свой мозготвлеченными проблемами, выходящими за пределы целесообразности прикупа илиблефа при игре в покер. И более, типичную ирландскую физиономию — широкоскулую,краснощекую, боль, шеротую, курносую и воинственную — не так-то легко было бысыскать на всем пространстве его далекой, давно покинутой родины.

А под этой холерической внешностью скрывалось нежнейшее изсердец. Вопли раба, получавшего, быть может, и заслуженную порку, детский плачили жалобное мяуканье котенка были невыносимы для его ушей. Но пуще всего насвете он страшился, как бы эта его слабость не была кем-нибудь подмечена, идаже не подозревал, что через пять минут знакомства с ним его доброта бросаласьв глаза каждому: такое открытие нанесло бы самолюбию Джералда чувствительнейшийудар. Ведь ему казалось, что, заслышав громовые раскаты голоса хозяина, все,трясясь от страха, опрометью бросаются исполнять его волю. Он был далек отмысли о том, что только одному голосу — негромкому голосу его жены —повиновалось все в поместье. Это должно было навеки остаться для него тайной,ибо все, начиная с Эллин и кончая самым тупым негритенком, были участникамибезмолвного деликатного заговора: хозяин должен считать, что здесь его слово —закон.

А уж Скарлетт бурные вспышки его гнева не пугали и подавно.Она была старшей из детей Джералда, и теперь, когда двое его сыновей лежали вмогилах на семейном кладбище и стало очевидно, что он уже не будет иметьнаследника, у него мало-помалу образовалась привычка беседовать со Скарлетт какмужчина с мужчиной, что весьма льстило ее тщеславию, и она полюбила эти беседы.Скарлетт больше походила характером на отца, чем ее сетры — мечтательная,хрупкая Кэррин, в крещении Кэролайн-Айрин, и изящная Сьюлин, крещеннаяСьюзин-Элинор, чрезвычайно гордившаяся своими аристократическими манерами.