— Я не возражаю, — продолжала Сюзи, — но почему вы шепчете?

— Не обращай внимания, — ответила я, — просто говори тише. Иничего не разбей, Сюзанна Эмма Пролкс.

Ну так вот, она вспыхнула до корней волос, став похожей напожарную машину; это выглядело очень смешно.

— Откуда вы знаете, что мое второе имя — Эмма?

— Это не твое дело, — отрезала я. — Я прожила на Литл-Толлецелую прорву лет, и нет конца тому, о ком и что я знаю. Просто будьвнимательной и осторожной, не поцарапай мебель и не разбей вазы изфлорентийского стекла, а больше тебе не о чем беспокоиться.

— Я буду очень осторожной, — ответила Сюзи. Я включилапылесос, потом вышла в холл, сложила ладони рупором и крикнула:

— Сюзи! Шона! Я собираюсь пылесосить ковер!

Конечно, Сюзи стояла рядом со мной, и, надо вам сказать,лицо у девушки было сплошным вопросительным знаком. Я просто помахала ейруками, показывая, чтобы она занималась своим делом и не обращала на менявнимания. Сюзи послушалась.

На цыпочках я поднялась по лестнице и замерла на своемпосту. Я знаю, насколько это глупо, но я не чувствовала подобного волнения стого самого дня, когда отец в первый раз взял меня на охоту, а ведь тогда мнебыло лет двенадцать. Ощущение было тем же самым: сердце бешено колотится вгруди, а по животу гуляет холодок. В доме у Веры наряду с вазами изфлорентийского стекла было много других ценных вещей, но я ни на секунду незасомневалась в честности Сюзи. Вы мне верите?

Я заставила себя выждать как можно дольше — минуту или дажеполторы. А затем я ворвалась. И когда я влетела в спальню, так оно все и было:красное лицо, от потуг глаза превратились в щелочки, ладони сжаты в кулаки.Вера моментально открыла глаза, услышав, как открылась дверь. Жаль, что у меняне было фотоаппарата, — зрелище стоило того.

— Долорес, ты сейчас же выйдешь отсюда, — завизжала она. — Япытаюсь вздремнуть, но я не смогу сделать этого, если ты будешь врываться комне, как разъяренная тигрица, каждые двадцать минут!

— Хорошо, — ответила я, — я уйду, но сначала я подставлю подтебя горшок. Судя по запаху, это единственное, что сейчас нужно твоемуорганизму.

Вера ударила меня по рукам и начала осыпать проклятиями — о,на проклятия Вера была великой мастерицей! — но я не слишком-то обращала на этовнимание. Я моментально подставила под нее судно, и, как говорится, всепроизошло просто великолепно. Когда дело было сделано, я посмотрела на Веру, аона — на меня, и ничего не надо было говорить. Видите ли, мы слишком долгознали друг друга.

«Вот так-то, старая карга, — говорило мое лицо. — Я сновазастукала тебя, как тебе это нравится?»

«Не очень, Долорес, — отвечало ее лицо, — но все в порядке;только потому, что ты поймала меня, не думай, что и дальше у тебя этополучится».

Однако мне это удалось. Было еще несколько приключений, ноничего подобного тому случаю, о котором я рассказывала, когда дерьмо было дажена шторах, больше не случалось. Это была ее последняя победа. Потом дни, когдаона хорошо соображала, бывали все реже и реже; даже если и наступали временапросветления, то они были очень короткими. Я спасла свою ноющую спину, норадости мне это не доставило. Вера заставляла меня страдать, но она былачеловеком, к которому я привыкла и притерлась. Понимаете, о чем я говорю?

Можно еще стакан воды, Фрэнк?

Спасибо. От разговоров так хочется пить. А если ты решишьнемного проветрить бутылочку, прячущуюся у тебя в столе, Энди, я ни за что нерасскажу.

Нет? Ну что ж, ничего другого я и не ожидала от тебя.

Так о чем я говорила?

Ах, да. О том, какой она была. Третья причина, почему Верабыла сукой, — самая ужасная. Она была сукой потому, что была печальнойстаренькой леди, вынужденной проводить все свое время в спальне на острове,вдалеке от мест и людей, которых она знала большую часть своей жизни. Это былоплохо само по себе, но она к тому же теряла разум, ничего не делая… и какая-точасть ее знала, что она похожа на подмытый берег реки, готовый в любую минутуобрушиться в бурный поток.

Видите ли, Вера была очень одинока, и я не понимала — яникак не могла понять, почему она посвятила свою жизнь острову. По крайнеймере, до вчерашнего дня. Но она была и подавлена, вот это я отлично понимала.Даже такая, Вера обладала ужасной, пугающей силой, как умирающая королева, до самогоконца не желающая расставаться с короной; как будто сам Господь Бог с интересоминогда ослаблял хватку.

У Веры были хорошие и плохие дни — я уже говорила вам обэтом. То, что я называю припадками, случалось с Верой как раз в промежутке,когда после нескольких дней просветления она переходила к целой неделе другойжизни в тумане или после одной или двух туманных недель — снова к ясностисознания. Когда происходил такой переход, казалось, что Вера еще нигде ненаходится… и какая-то часть ее знала об этом. Именно в это время Вера страдалаот галлюцинаций.

Если только это были галлюцинации. Теперь я уже не так вэтом уверена, как раньше. Может быть, я и расскажу вам об этом, а может быть, инет — посмотрим, как я буду себя чувствовать, когда подойдет черед этой частирассказа.

Мне кажется, они посещали ее не только по воскресным вечерамили посреди ночи; наверное, я запомнила это время лучше потому, что в доме былоочень тихо, и Вера пугала меня до смерти, начиная вопить. Ощущение было такое,будто кто-то вылил на тебя ведро ледяной воды в жаркий ле??ний полдень; до еекриков никогда в жизни я не думала, что мое сердце может разорваться, и никогдадо этого я не представляла, что однажды смогу войти к Вере в спальню и найти еемертвой. Однако то, чего она боялась, не имело никакого смысла. Я знала, чтоона боится, и я прекрасно знала, чего она боится, но я не могла понять почему.

— Провода! — иногда вопила Вера, когда я входила в спальню.Она вся скрючивалась на кровати, прижимая руки к груди, сморщенные губызападали и дрожали; она была бледна, как привидение, слезы сбегали поморщинистым щекам. — Провода, Долорес, останови провода! — И Вера всегдауказывала в одно и то же место… на плинтус в дальнем углу спальни.

Конечно, на самом деле там ничего не было. Но для нее было.Вера видела, как провода пробиваются сквозь стены и тянутся прямо к ее кровати.Все, что нужно было делать, так это сбежать вниз, взять один из ножей дляразделки мяса и вернуться с ним в спальню. Я опускалась на колени в углу — илиближе к кровати, если Вера вела себя так, будто провода пробрались поближе, — иделала вид, что отрезаю их. Я делала это, осторожно опуская лезвие, чтобы неповредить великолепный кленовый паркет, пока Вера не затихала.