Но и это еще не все; ко всему прочему она почти ослепла.Сердечные приступы сделали свое дело. Острота зрения, которой так гордиласьВера, пропала. Правда, иногда она немного видела левым глазом и чертовскихорошо — правым, но большую часть времени, как говорила сама Вера, она смотрелакак бы сквозь плотный серый тюль. Представляешь, как это сводило ее с ума, ее,которая всегда и вечно за всеми приглядывала. Несколько раз Вера даже плакала из-заэтого, а ведь она была твердым орешком, ее нелегко можно было довести до слез…даже после стольких лет страдании, когда жизнь пыталась поставить ее на колени,Вера все еще оставалась сильной духом.

Что, Фрэнк? Старческий маразм?

Я не знаю этого наверняка, и это правда. Но я так не думаю.Но если это и так, то это не было похоже на старческий маразм, как это бывает уобыкновенных людей. И это я говорю вовсе не потому, что если это окажетсяправдой, то судья при подтверждении ее завещания сможет доказать егонеправомочность. Пусть он подотрет себе задницу этой бумажкой; я хочу толькоодного, выбраться из всего этого дерьма, в которое Вера впутала меня. Но я всеравно утверждаю, что чердак у нее не был абсолютно пуст, даже в последниймомент. Может быть, несколько комнат и были сданы в наем, но нельзя былосказать, что у нее не все дома.

Я это утверждаю в основном потому, что бывали дни, когда онасоображала так же хорошо, как и в молодости. Обычно в эти дни она и виделаотлично, и помогала поднять себя с постели, и даже проделывала несколько шаговдо кресла-каталки. Так что в такие дни Вера вовсе не напоминала мешок с пшеном.Я пересаживала ее в кресло-каталку, чтобы сменить белье на кровати, а она судовольствием подъезжала к своему окну — тому, которое выходило в сад и скоторого открывался вид на гавань. Однажды Вера сказала мне, что сошла бы сума, если бы ей пришлось днями и ночами лежать в кровати, глядя на потолок истены спальни, и я верю ей.

Но были, конечно, и другие дни — дни, когда она не только неузнавала меня, но и вряд ли понимала, кто она сама такая. В такие дни Веранапоминала лодку, сорвавшуюся с прикола, только вот океаном, в котором оназаблудилась, было время — например, она думала, что сейчас утро 1947 года, хотяна дворе был вечер 1974-го. Но ведь были же у нее и хорошие дни. Хотя современем их становилось все меньше и меньше, а приступы все учащались иучащались — удар, как называют их старики, — но все же были и дни просветления.Ее хорошие дни одновременно были плохими для меня, потому что тогда онапроявляла всю свою паскудную сущность, если я позволяла ей делать это.

Вера была подлой. И это вторая причина, почему она быласукой. Эта женщина, если хотела, могла быть такой склочницей, что вам и неснилось. Даже прикованная к постели, закутанная в пеленки и прорезиненныетрусы, она могла быть настоящей Горгоной. Кутерьма, которую создавала Вера вдни уборки, может послужить вполне наглядным примером. Она не устраивалаголовомойки каждую неделю, но, клянусь Богом, она слишком часто учиняла их почетвергам, чтобы это могло быть простым совпадением.

По четвергам в доме Донованов производилась генеральнаяуборка. У них огромный дом — невозможно по-настоящему оценить его размеры, непобывав внутри, — но большей частью дома теперь не пользуются. Дни, когдаполдюжины девушек с подобранными под косынку волосами натирали полы, мыли окна,снимали паутину с потолка, давным-давно прошли. Иногда я заглядываю в этимрачные комнаты, смотрю на зачехленную мебель и вспоминаю, как выглядел этотдом в пятидесятые, когда летом здесь устраивались вечеринки и на лужайке переддомом развешивались разноцветные японские фонарики — как я отлично помню это! —у меня мороз идет по коже. Под конец яркие краски всегда уходят из жизни, задумывалисьли вы над этим когда-нибудь? Под конец все выглядит таким серым и тусклым, какзаношенное платье.

Последние четыре года единственной открытой частью домаоставались кухня, главная гостиная, столовая, солярий, откуда открывался вид набассейн и патио, и четыре спальни на втором этаже — ее, моя и две комнаты длягостей. Эти две спальни не отапливались зимой, но содержались в чистоте ипорядке на тот случай, если вдруг дети приедут проведать Веру.

Даже в последние несколько лет я нанимала двух девушек изпоселка помогать мне в дни уборки. Служанки менялись очень часто, но где-то с1990 года это всегда были Шона Уиндхэм и Сюзи, сестра Фрэнка. Я не могууправиться без них, хотя до сих пор большую часть работы делаю сама и ковремени ухода девушек домой после уборки по четвергам почти валюсь с ног отусталости. Работы, однако, остается еще уйма — погладить, составить списокпокупок на пятницу и, конечно, приготовить ужин для Ее Милости. Как говорится,дураков работа любит.

Только перед любыми такими вещами вылазила вся ее сучьясущность.

Тело ее функционировало регулярно. Я подсовывала судно подВеру каждые три часа, и она старалась изо всех сил. В полдень в горшке, кромемочи, оказывался твердый комочек испражнений.

В любые дни, кроме четвергов.

Не каждый раз, но по четвергам, когда Вера чувствовала себядостаточно хорошо, я могла рассчитывать на большие неприятности… и на боль впозвоночнике, из-за которой я всю ночь не могла сомкнуть глаз. Даже анацин-3 непомогал. Всю свою жизнь я была здорова как лошадь, и до сих пор я здорова, ношестьдесят пять — это шестьдесят пять. И ничего с этим не поделаешь. В шестьчасов утра я вытаскивала из-под Веры судно и обнаруживала там всего несколькокапель вместо обычной половины содержимого этой посудины. То же самое в девять.А в полдень вместо мочи и колбаски там вообще могло ничего не оказаться. Тогдая начинала понимать, что мне предстоит вынести. Единственными днями, в которыея четко знала, к чему мне готовиться, были те, когда я не выносила мочу из-подВеры в ночь со среды на четверг.

Я вижу, что ты сдерживаешься, чтобы не рассмеяться, Энди,оставь это — смейся, если тебе смешно. Хотя лично мне было не до смеха, нотеперь все закончилось, а то, о чем ты думаешь, — не что иное как правда.

Этот драный мешок сам вел счет своему дерьму, похоже было,что она копила, чтобы навалить все за один раз, — наверное, для Веры это былосвоеобразным развлечением… но только я должна была вечно отступать. Отступать,хотела я того или нет.

Большую часть дня в четверг я занималась тем, что носиласькак угорелая вверх по лестнице, пытаясь вовремя подоспеть к ней, и иногда мнеэто даже удавалось. Но что бы ни происходило с ее зрением, слух у нее оставалсяотличным, и она знала, что я никогда не позволю ни одной девушке из поселкапылесосить ее великолепный абиссинский ковер. И когда она слышала, что явключаю пылесос в гостиной, она приподнимала свою старую, уставшую фабрику попроизводству дерьма и начинала платить дивиденды.

Но потом я все-таки придумала способ подстеречь ее. Якричала одной из девушек, что решила пропылесосить в гостиной. Я кричаладостаточно громко, даже если обе девушки находились рядом в столовой. Потом явключала пылесос. но вместо того, чтобы пользоваться им, поднималась полестнице и замирала на верхней ступеньке, держась рукой за перила и напоминаяпреследователя бандитов, притаившегося и поджидающего свою добычу.