Затем я подходила к ней и вытирала ей слезы фартуком илиплаточком, который всегда лежал у Веры под подушкой, целовала ее и говорила:

— Вот так, дорогая, — они ушли. Я отрезала эти проклятыепровода. Посмотри сама.

Вера смотрела (хотя в эти дни, должна я вам сказать, онадействительно ничего не могла видеть), потом она, все еще всхлипывая, обнималаменя и говорила:

— Спасибо, Долорес. Я думала, что в этот раз они доберутсядо меня наверняка.

А иногда Вера называла меня Брендой, когда благодарила, —Бренда была экономкой в балтиморском доме Донованов. Иногда она называла меняКлариссой, которая была ее сестрой, умершей в 1958 году.

Бывали дни, когда, поднимаясь в спальню Веры, я находила еенаполовину свесившейся с кровати и кричащей, что к ней в подушку забраласьзмея. В другой раз, когда я вошла к ней в комнату, Вера сидела, с головойукрывшись покрывалом, и орала, что окна заворожили солнце, и теперь оно сожжетее. Иногда Вера даже клялась, что чувствует, как шипят ее загоревшиеся волосы.Неважно, что шел дождь или на улице был непроглядный туман; она уверяла, чтосолнце изжарит ее заживо, поэтому я опускала шторы и успокаивала Веру, пока онане переставала плакать. Иногда я продолжала сидеть возле нее даже после того,как она успокаивалась, потому что я чувствовала, что она дрожит, как щенокпосле расправы, учиненной жестокими мальчишками. Она снова и снова просила меняосмотреть ее кожу и сказать, если я увижу ожоги. Я снова и снова повторяла ей,что ничего нет, и только после этого Вера иногда засыпала. А иногда она простовходила в ступор и разговаривала с отсутствующими людьми. Иногда она говорилапо-французски, я не имею в виду, что она говорила по-французски так, какговорят на острове. Вера с мужем обожали Париж и ездили туда при любом удобномслучае — когда с детьми, а когда и одни… Иногда, пребывая в хорошем настроении,Вера рассказывала о Париже — кафе, ночные клубы, галереи, лодки на Сене — мненравилось слушать ее. Вера была прекрасной рассказчицей: слушая ее, вы почтивидели то, о чем она говорила.

Но самое ужасное — этого она боялась больше всего — было нечто иное, как зайчики из пыли. Вы понимаете, о чем я говорю: эти маленькиекомочки пыли, собирающиеся под кроватью, в углах и под дверью и напоминающиестайку одуванчиков. Я знала, что Вера боится именно их, даже когда она неговорила об этом, и чаще всего мне удавалось быстренько успокоить ее, но почемуона так боялась этих призраков, кем они казались ей на самом деле — этого я незнала, хотя однажды, мне кажется, я поняла. Не смейтесь, но это пришло ко мнево сне.

К счастью, истории с зайчиками из пыли повторялись не такчасто, как случаи с солнечными ожогами или проводами в углу, но когда делокасалось их, я знала, что для меня настали тяжелые времена. Я знала, что вседело в зайчиках, даже если это случалось посреди ночи и я спала в своейкомнате, плотно закрыв дверь, а Вера начинала стонать. Когда она была помешанана других вещах…

Что, милочка?

Нет, тебе нет нужды придвигать этот сверхсовременныймагнитофон ближе; если ты хочешь, я буду говорить громче. Честно говоря, ясамая громкоголосая сука, которая только встречалась вам в жизни; Джо любилповторять, что у него только одно желание, когда я прихожу домой, — засунутькомочки ваты в уши. Но от одного воспоминания, как Вера вела себя при появлениизайчиков, меня пробирает дрожь, и если я сбавила тон, так это всего лишьдоказывает, что до сих пор я не могу забыть этого. Даже после ее смерти. Иногдая пыталась ругать Веру.

— Почему ты впадаешь в такие глупости, Вера? — говорила я.Но это не было обманом. По крайней мере, Вера не обманывала меня. Я все большеприхожу к мысли о том, как Вера покончила с собой, — она запугала сама себя досмерти этими зайчиками. И, думаю, это не так уж далеко от истины.

Так вот, я начала говорить, что, когда Вера была помешана надругих вещах — змее в подушке, солнце, проводах, — она пронзительно кричала.Когда же дело касалось зайчиков, то она визжала, как недорезанный поросенок. Вданном случае не было даже слов. Просто душераздирающий визг.

Я вбегала, а она рвала на себе волосы или раздирала себелицо ногтями и становилась похожей на ведьму. Глаза ее были огромными и всегдасмотрели куда-то в угол.

Иногда Вере даже удавалось произнести: «Пыльные зайчики,Долорес! О Господи, пыльные зайчики!» Но чаще всего Вера могла только визжать ибезумствовать. Она прикрывала глаза ладонями, а потом снова убирала руки.Казалось, она не может смотреть, но и не смотреть она тоже не в силах, а потомона начинала царапать себе лицо. Я пыталась оторвать ее руки, но чаще всего онавсе же успевала пустить себе кровь, и каждый раз я удивлялась, как этовыдерживает сердце этой старой и тучной женщины.

Однажды Вера просто свалилась с кровати и так и осталасьлежать на полу, подвернув ногу. Я вбежала, а она лежит на полу, тарабанякулаками по полу, как ребенок, бьющийся в истерике, пытаясь подняться. Это былодин-единственный раз, когда я вызвала доктора Френо посреди ночи. Он примчалсяиз Джонспорта на катере. Я позвонила ему, так как считала, что Вера сломаланогу, должна была сломать, судя по тому, как та была вывернута, к тому же оначуть не умерла от шока. Но этого не произошло — я не знаю, почему этого неслучилось, но Френо сказал, что у нее только вывих, — и на следующий день уВеры начался один из периодов ремиссии, она ничего не помнила о событияхпрошлой ночи. Несколько раз, во времена просветлении, я расспрашивала Веру озайчиках из пыли, но она смотрела на меня так, будто это я сошла с ума, будтоона не имеет ни малейшего представления, о чем я говорю.

После нескольких таких случаев я знала, что делать. Кактолько я слышала, что Вера визжит подобным образом, я вставала с кровати ивыходила из спальни — вы же знаете, что моя спальня была рядом с ее, насразделяла только кладовка, в которой я держала щетку для собирания пыли современи первого приступа Веры. Я влетала в комнату, размахивая щеткой и вопя вовсе горло (только так я могла заставить услышать себя).

— Я добралась до них, Вера! — вопила я. — Я добралась доних! Держись!

Я с усердием подметала то место, куда указывала Вера, апотом ради предосторожности подметала вокруг. Иногда она успокаивалась послеэтого, но чаще всего продолжала кричать, что зайчики все еще прячутся подкроватью. Поэтому я вставала на четвереньки и делала вид, что подметаю и там.Однажды эта глупая, напуганная, жалкая колода чуть не свалилась с кровати прямона меня, пытаясь наклониться, чтобы посмотреть самой. Она бы раздавила меня,как муху. Вот это была бы комедия!

Однажды, подметя во всех местах, которых она боялась, япоказала Вере пустой совок для мусора и сказала:

— Вот, дорогая, видишь? Я подобрала их все до единого.

Сначала Вера взглянула на совок, а потом на меня, она всядрожала, глаза почти утопали в слезах, напоминая камешки среди бурлящегопотока, а потом прошептала: