class="p1">Меня охватывает невольная гордость. Он улыбается благодаря мне. Я всегда думала, что влюбиться — это очень сильное впечатление, словно ожог, когда прикасаешься к горячей кастрюле. А на самом деле Люк действует на мое сердце, будто отлично приготовленный острый соус на язык: сначала вроде бы и ничего, потом постепенно становится теплее, а потом — мощная встряска, от которой перехватывает горло.

Я понимаю, что еще не влюблена, но, похоже, балансирую на грани. Краска приливает к щекам, и я улыбаюсь в ответ неведомо на что. Ничего же не происходит, предков ради: я просто смотрю, как Люк ест буррито.

А Люк тем временем облизывает губы и спрашивает:

— Я случайно не перемазался соусом?

— Нет! — Я смеюсь. — Твоя идеальная физиономия идеальна, как всегда.

Люк смущенно потирает шею и сосредоточенно склоняется над тарелкой. А после завтрака мы остаемся еще немного посидеть на скамейке и посмотреть на прохожих.

Не то чтобы мы в первый раз сидим рядышком и молчим, но сейчас это молчание весомо, словно фруктовый торт, который печет Эйприл-Мэй, — до того нашпигованный всякой всячиной, что его и электропилой не распилишь.

Люк мне нравится.

Не может-быть-немножко-нравится, а нравится — и все тут.

До чего же странно говорить это даже мысленно — и одновременно меня так и подмывает выпалить эти слова. Пусть Люк все узнает. Я громко глотаю — даже уши закладывает.

— Ты чего? — спрашивает Люк. Я отмахиваюсь, а он неловко дергает головой, типа кивает. И смотрит снизу вверх на дерево, под которым мы сидим:

— Кажется, листья с него не падают.

Я тоже смотрю.

— Да нет, это осенью бывает, а сейчас вроде лето.

Тогда Люк говорит:

— Джастин учил меня, что, когда хочешь поцеловать девочку, надо сказать, что у нее листик застрял в волосах, и тогда будет предлог придвинуться поближе.

Я тут же перестаю смотреть на дерево и таращусь на него. Он таращится в ответ. Вид у него такой, словно он буравит взглядом мою щеку, а в глазах паника. Рот у меня наполняется слюной, я поскорее проглатываю ее.

— Уверена, в них что-то да застряло. У меня много волос. Надо проверить. Хорошая мысль.

Голос у меня срывается на писк, но Люку, кажется, все равно.

Он пододвигается ко мне на скамейке, протягивает руку, слегка приминает мне кудри — и вот он уже так близко, что я зажмуриваюсь от предвкушения. Коленки у меня дрожат, мышцы живота сжались до боли.

Наконец Люк прижимает губы к моим губам. Мы двигаемся медленно-медленно — не от напряжения, а от неопытности. У нас с Люком это впервые, вот мы и ищем свой ритм. От этой новизны по всему телу пробегает волна восторга — так бывает, когда я что-нибудь готовлю в первый раз, и тогда первый кусочек дарит наслаждение, ведь ты убеждаешься, что получилось то что надо. Такое же ощущение, как выяснилось, возникает, когда мои губы прикасаются к губам Люка. Безо всякого рецепта.

Наконец поцелуй заканчивается и мы сидим, прижавшись друг к другу лбами.

— Нашел листик? — чуть запыхавшись, спрашиваю я.

— Что?

Я прыскаю со смеху, зажимаю ладонями рот, сообразив, что хохочу Люку прямо в лицо, но он тоже смеется. Мы оба так гогочем, что прохожие оборачиваются.

— Надо же, — говорю я, — у тебя запрет на объятия, а целоваться ты согласен.

— Это другое! — возмущается Люк. — В объятиях можно задушить. Буквально ловишь кого-то руками и держишь!

— Значит, обниматься и целоваться одновременно нам не светит?

Люк пожимает плечами и снова подается ко мне:

— Возможно, я передумаю.

Я покрываю свою половину расстояния, и мы целуемся во второй раз за день. На этот раз получается иначе — не так медленно, зато уютно. Со вкусом острого соуса.

У меня выдался прекрасный день — впервые с тех пор, как Мама Джова задала мне свое задание.

Глава двадцать шестая

Когда я на следующий день выхожу из автобуса в Порт-Кредит, ноги бухают по тротуару тяжко, словно цементные плиты. Утром, пока я еще лежала в постели, на меня навалилась реальность.

Меня рывком выдернули из сладостного тумана, где я целовалась с Люком, и грубо напомнили, что это его я должна убить. Предки для разнообразия благоволили мне, и к тому времени, когда я встала, Кейс уже ушла. Так что мысли крутились у меня в голове без свидетелей.

Я подставляюсь под сканер и проскальзываю в ворота особняка Дэвисов. В доме у них все как в бродячем цирке: кто одет, кто еще нет, кругом мелькают наряды — голубой металлик, ослепительное серебро. Семья Дэвисов уже много лет выступает на Карибане, у них своя группа — «Островитяне». Не говоря уже о том, что из года в год именно они завоевывают титул Короля и Королевы карнавала, хотя в нем участвует множество групп, и все на роскошно украшенных передвижных платформах. А сейчас Дэвисы лихорадочно доделывают костюмы.

И именно сегодня они проведут обряд, защищающий участников Карибаны.

Все это время, пока я работала над своим заданием, у меня перед глазами была только одна семья, способная на убийства, — и я рассчитывала, что буду брать пример именно с Дэвисов. Все думала, как же они это делают. Как же я буду это делать. Сегодня у меня будет возможность лично поприсутствовать при убийстве и с близкого расстояния понаблюдать над тем, чего хочет от меня Мама Джова.

Если я никогда не смотрела смерти в лицо, нечего и рассчитывать, что я сама смогу кого-то убить.

Не говоря уже о том, что Дэвисы умеют заметать следы. Джастин, возможно, уже заподозрил, что я имею какое-то отношение к тому, что Джурас теперь в больнице. Если что-то произойдет с Люком и Джастин поймет, что это как-то связано со мной, он явно не станет сидеть сложа руки.

Я должна не просто быть способной на убийство — надо еще и не попасться. Это единственная причина, по которой я здесь.

В животе становится нехорошо, дыхание учащается. Карибана неумолимо надвигается.

Осталось восемь дней.

— Вайя! Что ты здесь делаешь?

Я разворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Топазом. Его кудри убраны под гигантский головной убор, голубой с серебром, а в остальном он голый, не считая крошечных серебристых шортиков. Узнаю этот костюм — я украшала его блестками.

Топаз смотрит мне за спину:

— Ты что, одна? Ты, наверное, ищешь Алекс?

Я сую руки в карманы своих шортов, но это напоминает мне о Люке, поэтому я вынимаю руки.

— Мне нужен Йохан.

— Папа?