объединенную оппозицию и был из партии исключен. 3 января 1928 года подал заявление в ЦКК, в котором солидаризировался с заявлением «23‑х об идейном и организационном разоружении, и на этом основании был в партии восстановлен со следующей формулировкой: «Принимая во внимание, что т. Левин В. С. сделал заявление, в котором он признал свои принципиальные ошибки, отмежевался от платформы троцкистов, осудил фракционную деятельность троцкистской оппозиции, <…> восстановить его в рядах ВКП(б) с прежним партстажем, отметив в личном деле перерыв в его пребывании в партии со времени исключения». Мы помним Левина по случаю с Самарцем как известного военного комиссара, первого коммуниста Толмачевки, но в 1934 году он нашел себя на скромной должности председателя Ленинградского жилищно-арендного кооператива. При аресте у Левина была отобрана написанная им автобиография на 3 листах, в которой он излагал свои прошлые ошибки и утверждал, что полностью порвал с оппозицией. Левин писал: «На протяжении всех лет с момента восстановления меня в партии в 1928 году я как в своей практической хозяйственной работе, так и в работе общественной руководствовался решениями партии, горячо их отстаивал в твердом убеждении, что эти решения являются единственным путем, гарантирующим победу социализма в нашей стране, что всякое уклонение от этой линии приводило и приводит к скатыванию на путь контрреволюции»[652].

Как и остальные, член ВКП(б) с мая 1917 года, комиссар полка и штаба дивизии в Красной армии, а затем заместитель начальника политотдела ЛВО, Мясников исключался из ВКП(б) за фракционную работу в 1927 году. Мы его встречали в Новосибирске в роли консультанта в Новосибирском краевом плане и все еще активного оппозиционера. В мае 1927 года Новосибирским партийным комитетом Мясников был исключен из партии «за фракционную работу по участию в зиновьевской оппозиции», но восстановлен решением краевой контрольной комиссии. В ноябре 1927 года он был повторно исключен по тем же мотивам. Восстановлен в июле 1928 года решением ЦКК с объявлением строгого выговора. В своем заявлении на имя ЦК и ЦКК Мясников указывал: «Солидаризируясь с заявлением 23‑х товарищей (Л. Каменев, Г. Евдокимов, Г. Зиновьев и др.), поданным XV съезду партии 19 декабря о полном подчинении всем решениям съезда, я также присоединяюсь к просьбе указанных товарищей о возвращении в члены партии исключенных за оппозицию». В марте 1928 года Ленинградская областная контрольная комиссия дала о Мясникове нелицеприятный отзыв: в своих объяснениях, представленных Ленинградской областной контрольной комиссии, тот заявляет, «что обязуется проводить решения съезда в жизнь, но в то же время сказать, что окончательно переубедился, не может, т. к. это было бы лицемерием. Имеет ряд сомнений по вопросам построения социализма и китайской революции». По апелляции в ЦКК Мясников в партии восстановился, работал заведующим организационным отделом Московско-Нарвского районного совета[653]. Мандельштам, в 1921–1923 годах заведующий агитпропом Нарвско-Петергофского райкома партии, организатор партколлектива Путиловского завода в Петрограде, в 1923–1926 годах военком и начальник политотдела дивизии, был исключен из партии в ноябре 1927 года за принадлежность к «Новой оппозиции» и «неискренность». После подачи заявления об отходе он был восстановлен Ленинградской областной партколлегией, а в 1930 году уехал в Магнитогорск, где работал помощником управляющего строительством. По возращении в Ленинград в 1932 году Мандельштам стал заведующим сектором в Государственном институте по проектированию металлургических заводов при Наркомтяжпроме СССР.

Обвинение бывших оппозиционеров в терроре было сфабриковано начальником секретного отдела органов Аграновым по прямому указанию Сталина. О том, что убийца Кирова Николаев не принадлежал к группе Зиновьева, свидетельствует опубликованное 3 июля 1938 года в японской газете «Иомиури» заявление бежавшего в Японию бывшего начальника УНКВД ДВК Г. С. Люшкова, принимавшего участие в расследовании дела «ленинградского центра»: «Перед всем миром я могу удостоверить с полной ответственностью, что все эти мнимые заговоры никогда не существовали, и все они были преднамеренно сфабрикованы. Николаев, безусловно, не принадлежал к группе Зиновьева. Он был ненормальный человек, страдавший манией величия. Он решил погибнуть, чтобы стать историческим героем». В молодости Николаев установил контакты с Выборгским райкомом комсомола, где заметную роль играли И. И. Котолынов и А. И. Толмазов. Вероятно, с их помощью он стал управделами Выборгского райкома комсомола. Но в агентурных материалах органов НКВД по разработке зиновьевцев Николаев вообще не упоминается и на оперативном учете чекистов он не состоял. Бывший помощник начальника первого отделения СОО УКГБ Ленинградской области П. И. Малинин в заявлении в высшие партийные органы от 10 апреля 1961 года показал, что о разработке «группы Румянцева» он узнал в 1933 году. «По этой разработке проходили бывшие руководящие комсомольские работники, которые в период зиновьевской оппозиции 1926–1927 гг. активно поддерживали оппозицию. После прибытия в Ленинград членов ЦК ВКП(б) для разоблачения зиновьевской оппозиции, Румянцев, Ханик и др. признали свои ошибки и отказались от поддержки Зиновьева и Каменева. ЦК ВКП(б), учитывая искренние признания своих ошибок и молодость Румянцева и др., оставил их на руководящей комсомольской и советской работе и в партии». Малинин не помнил «ни одного случая, чтобы в материалах разработки были сведения, указывающие на антисоветскую работу группы, не говоря уже о каких-либо террористических намерениях против руководства партии и Советского правительства». Каких-либо данных о проводимой зиновьевцами практической подпольной антисоветской работе у НКВД не было. Военная коллегия Верховного суда СССР констатировала 23 августа 1957 года: «Репрессированные по данному делу лица допрашивались в основном по вопросам знакомства с Николаевым, Румянцевым, Котолыновым и другими арестованными в связи с убийством С. М. Кирова и их прошлой принадлежности к „зиновьевской“ оппозиции». Конкретных обвинений им не предъявлялось, и обвинительное заключение по делу не составлялось. ’Никаких материалов, которые свидетельствовали бы об их принадлежности к антисоветской организации, в деле не имеется <…>»[654].

Допросы производились пристрастно, с применением сильного психологического воздействия. Признания многих арестованных носили бездоказательный, декларативный характер. В ходе следствия они не перепроверялись и никакими уликами не подтверждались. О закулисной стороне следствия рассказывал в 1956 году А. А. Харитонов – один из немногих уцелевших осужденных. Он вспоминал, что следователь на допросе сказал ему: «Протокол – это формальная сторона дела, а по существу, дело все в том, что весь ленинградский пролетариат, возмущенный убийством Кирова, требует высылки всех, кто прямо или косвенно был связан с оппозицией, что, несмотря на непричастность к убийству, их хорошую работу, они все равно будут подлежать наказанию, хотя бы самому легкому – ссылке». Я. И. Богомольный жаловался в Президиум Верховного Совета СССР: «Никто никогда и не пытался даже пояснить мне, за что меня арестовали. <…> Обвинение мне не могло быть предъявленным, так