Из вчерашних газет я узнал, что подлое убийство тов. Кирова было совершено предательской рукой негодяя из лагеря бывшей зиновьевской антипартийной группировки. Клеймя позором гнусную сволочь из бывшей зиновьевской оппозиции, скатившейся на путь белогвардейщины, фашизма – я выражаю глубочайшие чувства большевистской беззаветной преданности нашему ленинскому ЦК во главе с нашим великим вождем Сталиным, под непосредственным гениальным руководством которого нами достигнуты гигантские успехи во всех областях социалистического строительства и разворачивается грандиозная работа по построению бесклассового социалистического общества <…> Порвав 7 лет тому назад с контрреволюционной троцкистско-ленинградской оппозицией, я на протяжении всех этих лет, без малейшего колебания, с большевистской честностью и прямотой во всей своей работе (Оренбург, Калинин, Москва) твердо и неуклонно проводил и провожу ленинскую генеральную линию, разоблачающую контр.-революционную меньшевистскую сущность троцкистско-зиновьевской оппозиции, равно ведя беспощадную борьбу со всеми другими видами оппортунизма и примиренчества. <…> С большевистским приветом Г. Беленький (член ВКП(б) с 1901 г.)[638].

За семь лет Беленький, очевидно обладавший отличной интуицией и смертельно напуганный событиями в Ленинграде, научился понимать, что будет дальше, – письмо даже несколько превосходит в твердости и энергичности формулировок стандартные формулы лояльности.

Оригинал письма остался в сталинском архивном фонде, но партийные деятели сочли нужным подшить копию этого документа в фонд Политбюро, посвященный троцкистско-зиновьевской оппозиции: какими бы прекрасными ни были семь лет Беленького вне оппозиции, а партийная бюрократия в конце 1934 года все равно считала, что его место – рядом с документами партии о Троцком, Зиновьеве и Каменеве.

В Кузбассе читали о покушении на Кирова с недоумением. Шок только усугубился, когда в местное отделение НКВД срочно сообщили по телеграфу, что Петр Тарасов находится в первом ряду подозреваемых. Он был близок к комсомольской верхушке, поддержавшей Зиновьева, проводил от ее имени «подпольную подрывную работу против партии». Служебная записка наркома внутренних дел СССР Г. Г. Ягоды Сталину сообщала о произведенном в ночь с 8 на 9 декабря 1934 года обыске на квартире Евдокимова. Евдокимов был известен органам как «активный участник троцкистско-зиновьевской группы»: в мае 1927 года он подписал платформу 83‑х, в сентябре 1927 года – платформу 13-ти. В своих двух выступлениях на пленуме ЦК и ЦКК в ноябре 1927 года он выступал с обвинениями в адрес партийного начальства и осудил «политику и методы сталинского руководства», которые обернулись для партии рядом поражений на международной арене. Кроме того, он в резких выражениях обвинил партийный аппарат в «издевательстве над внутрипартийной демократией». После исключения из партии по решению XV съезда, 23 декабря 1927 года Евдокимов отослал заявление об «осуждении фракционной деятельности оппозиции» и 22 июня 1928 года, по истечении положенного полугодичного срока проверки, вернулся в партийные ряды. Он возвратился в Москву, работал заместителем председателя Колхозцентра, членом правления Хлебоцентра, начальником Главка молочно-жировой промышленности – в первую пятилетку такого рода хозяйственные должности были довольно престижны. М. В. Росляков не сомневался, что Евдокимов действительно перестроился: «В 31 или 32 году на одной из ноябрьских демонстраций я, находясь на трибуне, увидел сзади себя Г. Е. Евдокимова, с которым я хорошо знаком по работе в 1924–25 гг. в СевзапЭКОСО. Видя, с каким воодушевлением проходят мимо трибун рабочие, Евдокимов со слезами на глазах шепчет мне: „Спасибо Миронычу, дал посмотреть народ“. Оказывается, на трибуну Евдокимов получил билет от Кирова». И еще одно воспоминание: «Однажды, тоже примерно в эти годы, мне довелось ехать в одном купе с С. М. Кировым. Среди разговора он говорит – думаем брать в Ленинград Евдокимова, уж очень он хочет обратно в Питер. На мой вопрос – на какие роли? Киров сказал – думаем, в потребкооперацию, председателем Севзапсоюза (обл. объединение потребкооперации)»[639]. Комиссия по чистке ячейки ВКП(б) Наркомснаба 15 августа 1933 года установила, что «тов. Евдокимов искренне отошел от оппозиции, полностью осудил свое прошлое преступление перед партией, не на словах, а на деле доказывает свою преданность генеральной линии партии». Было решено «считать т. Евдокимова проверенным»[640].

Мы выделяем Евдокимова ввиду его семейных связей: он был отцом 29-летней Анны, жены Тарасова. Судьба последнего тесно переплелась с судьбой Григория Еремеевича. «В письменном столе Евдокимова, – докладывал Ягода, – обнаружены троцкистские документы – платформа и листовки от 1927 г., которые, по заявлению Евдокимова, принадлежат его зятю Тарасову Петру Никитичу, активному ленинградскому троцкисту, ныне работающему в Кузбассе»[641].

Тарасов был арестован отделением УНКВД по Западно-Сибирскому краю 8 января 1935 года и помещен в ДПЗ. Но в Сталинске (ныне Новокузнецк) его допрашивать не стали. Согласно распоряжению заместителя наркома внутренних дел Я. С. Агранова, он был этапирован в Ленинград в тот же день. В качестве старшины спецконвоя его сопровождал т. Мурахтин. Квитанция о принятии вещей ленинградским отделом НКВД от 15 января 1935 года включала 35 позиций – все бытовые предметы (зубные щетки, одеколон, консервный нож и т. п.)[642].

Первый протокол допроса Тарасова помечен 20 января 1935 года. Произвел допрос помощник начальника секретно-политического отдела УГБ по Ленинградской области Петр Андреевич Коркин:

В[опрос]: Признаете ли вы, что в партию после XV партсъезда вы вернулись с двурушническими целями?

О[твет]: Да, признаю. Я вернулся в партию, не порвав связи с оппозиционерами и не изжив всех разногласий с партией. Мы, зиновьевцы, шли в то время в партию с целью сохранения своих кадров для продолжения борьбы против партии, против партийного руководства.

В: Что вам известно о существовании зиновьевской организации?

О: Двурушническое возвращение в партию, продолжение связи между зиновьевцами, хотя и в менее широком виде, а также продолжение антипартийных, контрреволюционных разговоров свидетельствуют о том, что зин[овьевская] оппозиция после XV съезда партии фактически была переведена на нелегальное положение, став таким образом, подпольной контрреволюционной орга[низа]цией.

Тарасов признавался Коркину в «связях с участниками зин. орг[аниза]ции». Особенно значимы были его знакомства с В. Румянцевым, С. Мандельштамом, И. Котолыновым и Л. Хаником, которые (как мы расскажем позднее) будут расстреляны как участники убийства Кирова. «В эти годы, при встречах, мы обсуждали ряд вопросов партийной памятки с антипартийных контрреволюционных позиций. Мы проявляли резко враждебные настроения против установившегося в партии режима»[643]. Но затем Тарасов уехал на стройку. «С 1930 года фактически началась моя невольная изоляция от своих знакомых», – говорил он следователю во время повторного допроса, 25 января 1935 года. Рукописные варианты свидетельства написаны карандашом с двух сторон, на листах много исправлений и зачеркиваний – видимо, следы того, что Тарасов подбирал подходящие слова. Но некоторую двойственность в описании своего настроя ему не удалось преодолеть. Обстоятельство отъезда «не могло не способствовать начавшемуся