Много людей в этом спешащем столетии судят о книге по предисловию. Автор полагает полезным указать здесь то, что подробно излагает на протяжении своего текста, а именно: он не включает всех рыцарей Храма в тот же самый обвинительный приговор. Но согласно ему число виновных было значительным, а их признания составляют доказательство слишком единообразной и слишком общей системы, вот почему их отклонения нельзя объяснить индивидуальными увлечениями. Подобие заблуждений, единство вдохновения, о котором они свидетельствуют, разоблачают предварительное согласие, доктрину, изначально установленную между определенным числом принятых лиц.

Главная задача этого исследования есть поиск и обнажение основ этого согласия и этого учения.

Тамплиеры исповедовали доктрину, противостоящую учению церкви? Эта доктрина была общепринятой в ордене? Каковыми являлись ее догмы, ее источники, ее отношения с великими ересями тринадцатого столетия? Несла ли в себе она достаточно угрожающую социальную опасность, удостоверяющие меры, благодаря которым Церковь и Государство достигли уничтожения ордена Храма? Эти проблемы долгое время составляли безнадежность историков. Аббат Верто в них видел «самую непроницаемую загадку, которую история оставила для разгадывания будущим поколениям», и Наполеон не думал, что мог бы когда-нибудь прийти к их разрешению. Он вопрошал: «Как, по истечении пяти веков стало возможно провозглашать виновность или невиновность Тамплиеров, когда сами современники разделились на этот счет?.. Было ли настолько невыносимо пребывать в сомнении, когда вполне очевидно, что все исследования не могли предоставить удовлетворяющего результата?»[921]

Конечно, невыносимо пребывать в сомнении. Дух или, если желаете, человеческая гордость, не знает разрешения в неведении. Тайна ее увлекает и ее терзает. Когда в настоящем обнаруживается одна из этих проблем, которую ей называют неразрешимой, она ее с любопытством вопрошает, ее рассматривает во всех видах, уже не имея отдохновения, пока, наконец, не проникнет ее темень.

Односторонний дух, который во Франции, смешавшись со всем, долгое время вредил освещению этой смутной истории. Систематически и прежде всякого рассмотрения принималась сторона «за» или «против» ордена Храма в соответствии с тем, кто принадлежал к философскому лагерю или к религиозной партии, исходя из чего являясь неверующим или верующим. Оправдать Тамплиеров значило вести процесс против королевской власти, выигравшей от их ограбления, и осудившего их папства; показывать их виновными значило одновременно защищать монархию и религию. Разве и в наши дни не были абсолютно чуждыми эти обеспокоенности противоположным суждениям, целью которых предстает это запутанное дело? Справедливости ради стоит признать, что лагерь обвинителей значительно возрос с конца последнего столетия. Сознательные исследования и важные находки определили данное движение и послужили ему. В числе наиболее решающих из них необходимо выделить: открытие в библиотеке Ватикана выдержки одного судопроизводства, совершенного в Англии; труды немецких и итальянских эрудитов; обновление обычного текста протоколов двух больших французских расследований; изыскания, каким бы ошибочным ни было, согласно нам, заключение, давшие место определенным обвинительным артефактам, приписываемым Тамплиерам, наконец, публикация, сделанная в Испании Виллануэвой[922], буллы об упразднении “Vox in excelso”, провозглашенной на Вьеннском соборе; и публикация буллы “Considerantes dudum”, изданной 6 мая 1312 года в последний день заседания собора[923]. Мы процитируем вскоре один обвинительный и неизданный документ, бросающий новую гирю на весы.

Благодаря этому обширному своду трудов и документов, мало-помалу совершился пересмотр в умах трудолюбивых и беспристрастных эрудитов. За систематическими апологиями Вольтера и страстными оправданиями Райнуара последовало это спокойное уточнение, основанное на изучении фактов и равноудаленное от всякой стороны, присущей нашему времени. В этот час почти все соглашаются признать, что большая религиозная и социальная заинтересованность руководила упразднением воинства Храма. По существу именно здесь подлинный вопрос, и на этом главном пункте встречаются и соглашаются писатели, принадлежащие к самым противостоящим друг другу историческим школам – например, аббат Рорбахер и господин Анри Мартен. По правде говоря, то, что составляет еще и сегодня сложность, заключается вовсе не в отсутствии упорядоченности судопроизводства и безупречности понтификальных комиссаров и даже не в виновности большинства из обвиняемых; но в солидарности целого ордена во вменяемых ему преступлениях в большом количестве своих членов и особенно в точном определении еретической доктрины, в которой преступления кажутся представавшими, как проявлением, так и следствием.

Как бы ни было много обвиняемых, именно в этом столь многочисленные и согласованные документы эпохи не позволяют усомниться. Но должно ли верить, что эти виновные слушались не индивидуальных искушений, но главному и секретно навязанному уставу? Как можно воспринять, что целый орден Храма, этот орден, который в течение стольких лет пролил для защиты религии реки самой чистой крови, смог возвести в принцип официальное отречение от своего культа и своего Бога? Вольтер, выражающий в истории школу здравого смысла, Вольтер абсолютно отказывался смотреть подобным образом. Надругательства, совершаемые над крестом, нечестивые безобразия, в которых обвинялись определенные члены, он списывал на факт «юношеской горячности, не учитываемой орденом». Что же касается бесчестного обращения при приеме, он отказывался принимать, что оно совершалось по закону ордена. «Плохо знать людей, – говорил он, – значит верить, будто существуют сообщества, которые поддерживаются ужасными нравами и творят закон из распутства»[924].

Далее мы разъясним вопрос о солидарности всего ордена в нестроениях, вменяемых большому числу его членов; но отметим, что отныне это удалить свое главное значение в аргументации Вольтера, если удастся установить, что у Тамплиеров отречение со всеми позорами, из него проистекающими, было последствием одной развивавшейся внутри ордена ереси, аналогичной той, которую Церковь сумела задушить в ту же самую эпоху в другом религиозном ордене. Тогда все объясняется; все то, что казалось темным и противоречивым, становится ясным и понятным. И мы впредь находимся не перед присутствием отдельных преступлений, индивидуальных покушений на религию и нравы, но перед лицом агрессивной религиозной системы, в чем сущность всех религиозных доктрин, которая, однажды принятая вождями, должна была быть навязана ордену целиком, сокрушая всякие сопротивления. Дух секты все принимает во внимание, содействуя себе воодушевлением примера, насилиями, совершенными против неофитов, и послушанием, присущим религиозным орденам. Тайна, окружающая церемонию приема, медленное и развивающееся посвящение неофитов, навязываемое им молчание, сопротивление большинства посвящаемых, когда отвратительные разоблачения их заставляли увидеть бездну, куда их вовлекли; и на другом идейном уровне – трудности, противостоящие папе в первых преследованиях, внезапное равнодушие, проявленное им по отношению к обвиняемым с тех пор, как он узнал об их признаниях, предел которого смог умерить; взятая им на себя забота преследовать рыцарей во всех королевствах, где те были водворены: бесполезное попечение, если учитывать, что понтифик обладал только обеспокоенностью, как удовлетворить алчность Филиппа Красивого; наконец, безмолвие, соблюдаемое наиболее независимыми членами курии, пока наиболее непокорные из священства на Вьеннском соборе не узнали его тайных мотивов, и папа не принялся упразднять орден осторожным путем и благодаря своей апостольской власти; все эти факты находят естественное объяснение в излагаемой нами гипотезе о ереси, угрожающей Церкви, опасной секте, которую нужно было задушить любой ценой, не делая шума из огласки подозрений и доказательств[925].