Впрочем, мы не должны никак дискутировать о движущих причинах, руководивших двумя великими противниками ордена Храма. Высший интерес общества и цивилизации здесь отодвинут в тень и на задний план вторичных вопросов, относящихся к ведению обиды и алчности. Нам достаточно увидеть, что даже за пределом преступлений, разоблаченных предварительным следствием, очевидными, оглашенными и достоверными фактами, против ордена Храма возникли уже прежде всех его преследований сильные подозрения в религиозной недисциплинированности, неисполнении установленных орденских правил, безразличии к христианской вере и даже в ереси.

Безусловно, король Франции не имел права судить рыцарей; согласно юриспруденции времени это прерогатива принадлежала только церковным трибуналам: он мог лишь отменить или ограничить их привилегии и потребовать у иерархии упразднить орден или присоединить его к другой ассоциации[942]. Но нельзя забывать, что если великий инквизитор Парижа на следствии 1307 года показал себя неправедным и жестоким, и если надзиравшие за процессом и стимулировавшие его мировые судьи подвергли тамплиеров чудовищным истязаниям, пускай и разрешенным правительственными законами, то это вовсе не исходило от папских комиссаров, имевших миссию исполнения следственных действий против ордена в целом, но никак не против его членов по отдельности[943].

Истязания и пытки, о чем обвиняемые принесли жалобу в комиссию, являлись либо предшествующими ее созыву, либо были фактом провинциальных соборов, действовавших одновременно с ней, но никак не в том же духе и не с той же целью. Сама свобода, негодующая энергия, с которой несчастные узники жаловались об этих истязаниях, ясно доказывает, что они видели в ней прибежище, но не судью, заранее приобретенного в обвинении.

Впрочем, пытки не были приняты английским законодательством; они не исполнялись ни на Сицилии, ни в Бриндизи, ни в Равенне, ни в Пизе. Значит, признания, сделанные Тамплиерами, находившимися в этих разных странах, одинаково хорошо собранные понтификальной комиссией, согласуются в главных пунктах с признаниями, вырванными у рыцарей, истязаемых судьями, продавшимися Филиппу Красивому. Больше того, именно здесь факт, достойный быть отмеченным: показания, достигнутые папской комиссией 1309-1310 гг. со столькими предосторожностями, что и медлительный мудрец, являются более значимыми, нежели очень короткие признания, однообразные и малосодержательные, собранные в 1307 году инквизитором и людьми короля[944]. Взяв заголовок II-го тома второго судебного процесса, господин Мишле, возвращаясь с отличающей его добросовестностью к гипотезам, изложенным им в своей Истории Франции, сделал по данному пункту наблюдение, которое важно здесь отразить: «Достаточно отметить, – говорит он, – в протоколах, публикуемых нами, что опровержения почти все тождественны, как если бы они были продиктованы в соответствии с условной формулой; и, наоборот, признания все разнообразные, отличающиеся по отдельным обстоятельствам, зачастую очень наивным, которые им придают особый характер правдоподобия. Противоположное имело бы место, если бы признания были продиктованы или вырваны под пыткой: они являлись бы почти одинаковыми, и различие заключалось бы скорее в опровержениях».