Он улыбнулся:

— Тогда пусти меня в эту х...еву дыру.

— С каких пор ты употребляешь слово на букву"х"?

— С тех пор, как ты нас бросила. Мне вроде как нехватало его слышать. — И он вдруг улыбнулся, ярко сверкнув зубами втемноте.

Я не могла не ответить улыбкой. Мы стояли у этой страшнойдыры, ужас еще лежал у меня на языке кислым вкусом, злость Ричарда еще клубиласьв воздухе, а мы улыбались друг другу.

— Я тебя пущу первым, — сказала я.

Он улыбнулся шире, и даже при свете звезд было видно, какглаза заискрились весельем.

— О'кей.

Я подалась к нему и чмокнула. Слишком мимолетно, чтобы силазакипела между нами, слишком мельком, чтобы ощутить вкус крови у него во рту,слишком быстро, чтобы звери заворочались у нас внутри. Я его поцеловала простопотому, что мне так захотелось, потому, что впервые я подумала, что у нас обоихмогло появится желание слегка уступить. Достаточно ли этого? А кто его знает?Но надежда у меня появилась. Впервые за много времени появилась настоящаянадежда. Без нее любовь умирает, и человек вянет. Я не знала, что это значитдля Мики — моя надежда для меня и Ричарда. Мы открыто говорили насчет делиться,но я не знаю, что из этого было сказано на публику, а что всерьез. Но в этотмиг мне было все равно, я вцепилась в положительные эмоции и не хотелаотпускать. Потом, потом будем волноваться о прочем. Я пущу Ричарда вперед, новсе равно спущусь сама, и мне хотелось, чтобы эта надежда освещала мрак страха.

От веса Ричарда веревка под моими руками сильно натянулась.Он привязал фонарь к запястью, и я видела, как желтый круг света уходит,исчезая, в узкую темноту, и поняла, что хоть я уже и на лестнице, голова у менявсе еще выше люка.

Мика наклонился ко мне.

— Все будет в порядке, — сказал он.

Я сглотнула пересохшим горлом, посмотрела на него, самазная, что у меня глаза чуть шире обычного.

— Знаю, — ответила я, но в голосе слышалось придыхание.

— На самом деле тебе не обязательно туда лезть, —произнес он тихо и настолько безразлично, насколько это у него получилось.

Я мрачно скривилась:

— И ты туда же?

— Если так, то тебе лучше бы его догнать. — Теперьего голос я не могла бы назвать безразличным, но мне трудно сказать, что этобыла за интонация.

Я полезла вниз по мягкой шероховатости веревочной лестницы,быстро, зло. Я злилась не на Мику — на самом-то деле. На себя я злилась. И этазлость помогла мне как следует углубиться во тьму, где свет фонарика казалсяочень желтым и очень тусклым на фоне земляных стен.

Я лезла секунды две, таращась на утрамбованную землю.Медленно подняв глаза, я увидела, что Мика смотрит на меня из такого далека,что не видно, какого цвета у него глаза или волосы. Я узнала его по контурулица и плеч. Боже мой, на сколько же тянется вглубь эта яма?

Казалось, что земляные стены загибаются ко мне, как рука,готовая сжаться в кулак и раздавить. Мне трудно было набрать достаточно этогоспертого воздуха, чтобы наполнить легкие. Закрыв глаза, я заставила себяоторвать руку от лестницы и дотронуться до стены. Она оказалась дальше, чем япредполагала, и я вздрогнула, когда дотянулась. Неожиданно земля былапрохладной на ощупь, и я поняла, что в яме не жарка, хотя наверху летний зной.Я открыла глаза, и стены были все те же, шести футов в диаметре, цилиндр, как ираньше. Земля не смыкалась, стараясь меня раздавить — это только моя фобия.

Я снова полезла вниз, и на этот раз не останавливалась, покане почувствовала, как провисла лестница и стало трудно лезть вниз, не стукаясьо земляные стены. Вес Ричарда уже не держал лестницу. Не будь я такой заразой,я бы могла сейчас его попросить придержать лестницу. Но я только вцепилась внее лихорадочно и продолжала лезть вниз. Трудно цепляться намертво за что-то,по чему лезешь вниз, но у меня получилось.

Мир сузился до ощущения веревки под руками, ноги искалиопору — очень простое действие, движение вниз. Через некоторое время яперестала вздрагивать каждый раз, стукаясь о стены. Чьи-то руки взяли меня заталию, и я тихо пискнула, как только девчонки могут. Очень мне не нравится,когда я так пищу.

Конечно, это были руки Ричарда. Он придержал меня напоследних футах, пока сердце у меня колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Явстала на пол, хрустящий костями, перекатывающимися под ногой. Слой их был такглубок, что нога погружалась. Идти поверх них, как святой по воде, не выходило.

Узкая шахта открывалась в маленькую, тесную, похожую напещеру, дыру в земле. Ричарду пришлось согнуться почти пополам. Я могла идти несгибаясь, если осторожно, но лучше было пригнуться, чтобы не оцарапать макушку.

Очень издалека сверху позвал Мика:

— Как вы там?

Со второй попытки только я смогла ответить:

— Нормально, все нормально.

Мика отодвинулся от входа — темная точка на фоне чуть болеесветлого серого.

— Господи, какая же здесь глубина?

— Шестьдесят футов, плюс-минус сколько-то.

Что-то в голосе Ричарда заставило меня повернуться к нему.

Он качал головой и смотрел в сторону, светя фонарем начто-то маленькое, скорчившееся. Это был Грегори.

Он лежал на животе, связанный, как свинья, руки и ногивыгнулись под неестественными углами — невозможно было себе представить, какэто он пролежал так трое суток. Одежды на нем не было. Лицо пересекала повязкана глазах, привязанная к спутанным длинным светлым волосам, будто это сделанобыло нарочно, чтобы было больнее, а не только чтобы не дать видеть. Луч фонаряплясал на теле Грегори, и связанный испускал тихие, беспомощные звуки. Значит,хотя бы свет фонаря он мог видеть сквозь ткань. Я присела возле него и увидела,где серебряные кандалы вошли в запястья и лодыжки. Раны были свежие и кровавые.

— Это натерли цепи, — сказал Ричард тихо.

— Он пытался освободиться.

— Нет, он недостаточно силен, чтобы выдержать столькосеребра на коже. Они просто въелись насквозь.

Я смотрела на кровавые раны, не зная, что сказать. Когда ятронула его за плечо, он завопил сквозь кляп, который я не видела — его скрылиупавшие на лицо волосы. Но темный конец кляпа торчал изо рта. Грегори завопилеще раз и попытался от меня отползти.

— Грегори, Грегори! Это я, Анита! — Я тронула егокак можно нежнее, но он снова вскрикнул. Я глянула на Ричарда: — Кажется, онменя не слышит.

Ричард присел и поднял спутанные волосы Грегори. Он забилсясильнее, и Ричард протянул мне фонарик, чтобы одной рукой придержать головулеопарда, пока вторая отодвинет волосы. Уши у Грегори были заткнуты какими-тотряпками. Ричард вытащил одну и увидел черную ушную затычку глубоко в канале.Она не была предназначена для такого глубокого введения, и когда Ричард еевытащил, из уха закапала кровь.