— Но я — Гери, третий от трона в нашей иерархии.

— Вот Ной, он у нас третий после меня. Думаю, если егоспросить, он скажет, что тоже не видел того, что видел я. Третий послеНимир-Раджа или Ульфрика — это не то же самое, что первый.

Я подавила в себе желание благодарно взглянуть на Мику. Мыеще находились на опасной территории, и до края ее было далеко.

— Не может быть, чтобы ты собирался делить лупу с двумямужчинами, — заявила Пэрис. Она пробилась вперед и встала перед Ричардом,повернувшись ко мне спиной. Это было либо оскорбительно, либо глупо. Можетбыть, и то, и другое.

Ричард поглядел на нее с трона, и взгляд этот не былдружелюбным. Мне почему-то показалось, что у Пэрис все равно мало шансов статьлупой — по крайней мере если выбирать будет Ричард. Я бы могла ей сказать, чтосекс — это не ключ к сердцу Ричарда. Нет, он очень любил это занятие, но нетак, чтобы считать его главным, особенно если секс мешал тому, что ондействительно считал главным. Это была ошибка — или одна из ошибок, —которые допускала по отношению к Ричарду Райна. Она его тоже никогдапо-настоящему не понимала.

— Но ты не можешь по произволу решать, что нам в этомвопросе не нужно голосование, — сказал Джейкоб.

— Ошибаешься, могу.

Я встала рядом с Джейкобом:

— Это и значит быть Ульфриком, Джейкоб.

— После всех этих прекрасных разговоров тывозвращаешься к диктатуре, — бросил он.

— На сегодня достаточно, что Анита — моя лупа, и это небудет изменено. Все остальное можем обсудить потом.

— А я говорю, что мы поставим на голосование, хочет листая возврата к диктатуре, — не сдавался Джейкоб.

— Если тебе не починят нос, он так и зарастеткривым, — напомнила ему я.

— А ты не лезь, — окрысился он на меня.

Ричард подозвал мужчину с короткими каштановыми волосами иаккуратными усиками. Тот скинул с плеч рюкзак и начал вытаскивать оттудамедицинские инструменты.

— Почини ему нос, — сказал Ричард и обернулся кСильвии. — Когда его перевяжут, возьми несколько человек и сопроводитеДжейкоба в темницу.

По толпе прошел говор. Ясно слышимый голос, мне не знакомый,заявил:

— Не имеешь права!

Ричард обвел глазами толпу, и она затихла. Сила выходила изнего, клубясь, как невидимый обжигающий туман, обволакивающий кожу изатрудняющий дыхание. Члены стаи уклонялись от взгляда, некоторые даже падалина землю, принимая позы подчинения — тело прижато к земле, глаза вверх, руки иноги в кучку, маленькие и беспомощные, просящие только их не трогать.

— Я здесь Ульфрик. Тот, кто с этим не согласен, имеетправо вызвать на бой вышестоящего, потом следующего, пока не станет Фреки, атогда объявить себя Фенриром и бросить вызов мне. Если он убьет меня, то станетУльфриком, и тогда может устанавливать любые правила, которые ему вздумается. Адо того все на хер заткнитесь и выполняйте мои приказы.

Кажется, я никогда не слышала, как Ричард матерится.Молчание можно было резать ножом. И разрезал его Джейкоб, как я и знала. Онотпихнул усатого доктора, который пытался прикрыть его нос чем-то вроде марли.

— Вернулась Анита, и у тебя снова появился хребет? Иона будет вместо тебя убивать и пытать, как Райна для Маркуса?

Кулак Ричарда невозможно было проследить глазом. Только чтоДжейкоб стоял, и вот он лежит на земле, закатив глаза под лоб.

Ричард повернулся к остальным. Торс его был разрисованкровью, волосы горели в свете факелов витой бронзой. Глаза у него сталиволчьими, янтарными и казались золотистыми на фоне более загорелой чем обычнокожи.

— Я думал, что мы люди, а не животные. Я думал, мыможем оставить прежние пути и найти что-то получше. Но все мы сегодняпочувствовали, как Анита и ее леопарды сливаются вместе. Во что-то хорошее инадежное. Я пытался быть умеренным и добрым, и вот к чему это нас привело.Джейкоб сказал, что Анита — мой спинной хребет. Это не так, но она делает нечтоправильное, что я упустил из виду. Если доброту вы не приемлете, попробуемчто-нибудь другое. — Он глянул на меня своими нечеловеческими глазами исказал: — Пойдем за твоим леопардом. Надо его вытащить из темницы, чтобыосвободить место для Джейкоба.

Он легким шагом пошел в лес, предоставив нам следовать заним. Вопроса, что делать дальше, не было — мы устремились следом. Мы следовализа Ульфриком, как полагается следовать за монархом, если он не зря носит этоттитул. Впервые я подумала, что, быть может — только быть может, Ричард все-такистанет Ульфриком.

Темница — это был круглый металлический люк в земле. Оннаходился посреди поляны. По краям люк окружали кусты жимолости, такие густые уземли, что казалось, будто здесь почва нетронутая. Я бы не нашла люка, если быне знала, что он здесь есть.

Такая подземная темница называлась еще oubliette.Это французскоеслово означает местечко забвения, но перевод не точен. На самом деле это такоеместо, куда ты помещаешь тех, кого не собираешься выпускать. Обычно оно,делается в виде ямы, куда сталкиваешь человека, а обратно ему не выбраться. Тыего не кормишь, не поишь, с ним не говоришь и вообще ничего не делаешь — простоуходишь прочь. В одном шотландском замке нашли такой вот oubliette,в буквальномсмысле замурованный и забытый и обнаруженный только в наше время, когда замокперестраивали. Пол был усеян костями, и среди мусора нашлись карманные часывосемнадцатого века. В каземате была отдушина, откуда был виден обеденный зал идоносился запах еды, пока заключенные умирали от голода. Я помню, еще подумала,а слышны ли были обедающим крики из отдушины. Обычно такие темницы бывали болееизолированы, так что о попавшем туда пленнике можно было вообще больше недумать.

Двое вервольфов в симпатичном человеческом облике нагнулиськ металлу и начали отворачивать два массивных болта. Ключа здесь не было —закрепи болты и иди себе спокойненько. Мать твою так.

Крышку открыли, но оттащить ее они смогли только вдвоем.Тяжелая — на тот случай, если лекарства не смогут сдержать приток адреналина ипревращение произойдет. Даже в виде зверя трудновато будет пробиться сквозькрышку.

Я подошла к краю и отшатнулась от запаха. Как издеревенского сортира. Не понимаю, что меня удивило. Грегори там уже —сколько? — трое суток или четверо? В кино могут говорить о голоднойсмерти, этакий романтизм, если подобный ужас может быть романтизмом, но никтоне заикнется о работе кишечника или о том, что когда приспичит, то деватьсянекуда. Это не романтично, а только унизительно.

Джемиль сбросил веревочную лестницу и закрепил ее двумямассивными зажимами. Лестница развернулась с сухим шелестом, уходя во тьму. Язаставила себя подползти к краю дыры. Сейчас я была готова к запаху, но сквозьсочный запах жизни пробивался старый, сухой, пыльный запах. Запах старыхкостей, старой смерти.