— Я хочу, чтобы вы выслушали меня. Выслушаете?

— Разумеется.

— Есть художники, которые месяцами трудятся над однойкартиной, которая по уровню и наполовину недотягивает до ваших. Разумеется,многие всё утро приходят в себя после вечерних излишеств. Но вы… вы штампуетеэти картины, словно человек, работающий на конвейере. Как иллюстратор журналаили… ну, не знаю… художник комиксов.

— Меня с детства приучали к трудолюбию. Если что-то делаешь,выкладываться нужно полностью. Думаю, причина только в этом. Когда у меня былакомпания, я всегда задерживался на работе допоздна, потому что нет у человекаболее сурового босса, чем он сам.

Мэри кивнула.

— Подходит не для всех, но если подходит — чистая правда. Язнаю.

— Я просто перенёс эту… эту норму… на то, чем теперьзанимаюсь. И я чувствую, что это правильно. Чёрт, даже лучше, чем простоправильно. Я включаю радио… словно впадаю в транс… и я рисую… — Я покраснел. —Не думаю о мировом рекорде скорости или о чём-то в этом роде…

— Я это знаю, — изрекла она. — Скажите, вы ставите блок?

— Ставлю блок? — Вроде бы этот термин имел отношение кволейболу, но к живописи… — Что это?

— Не важно. В «Смотрящем на запад Уайрмане» — потрясающаякартина, между прочим, особенно мозг… — как вы рисовали лицо?

— Я сделал несколько фотографий.

— Я уверена, что сделали, дорогой, но когда вы поняли, чтоготовы написать портрет, как вы рисовали лицо?

— Я… ну… я…

— Вы использовали правило третьего глаза?

— Правило третьего глаза? Никогда не слышал о правилетретьего глаза.

Она мне улыбнулась по-доброму.

— Для того чтобы правильно разместить глаза, художники частопредставляют себе и даже вчерне набрасывают третий глаз между двумя настоящими.А как насчёт рта? Вы центрировали его, отталкиваясь от ушей?

— Нет… я не понимаю, о чём вы говорите. — Теперь, судя поощущениям, у меня покраснело всё тело.

— Расслабьтесь. Я не предлагаю вам следовать всем этимчёртовым правилам живописи после того, как вы столь блистательно их нарушили.Просто… — она покачала головой, — тридцать картин с прошлого ноября? Нет,отсчёт нужно вести с более позднего срока, потому что вы не сразу началирисовать.

— Разумеется, нет. Сначала пришлось купить всё необходимое…

Мэри расхохоталась, да так, что смех перешёл в кашель, и ейпришлось глотнуть виски.

— Если результатом несчастного случая с едва ли несмертельным исходом становятся тридцать картин за три месяца, может, мне тожеследует найти себе такой кран, — сказала она, когда вновь смогла говорить.

— Удовольствия вы не получите, — ответил я. — Можете мнеповерить. — Я встал. Подошёл к окну, посмотрел на Адалия-стрит. — Красивое тутместечко.

Она присоединилась ко мне. Теперь мы вместе смотрели в окно.Придорожное кафе по ту сторону улицы словно перенесли сюда из Нового Орлеана.Или из Парижа. Женщина шагала по тротуару, вроде бы ела багет, подол её краснойюбки танцевал на ветру. Где-то кто-то играл блюз на двенадцатиструнной гитаре,каждая нота звенела в воздухе.

— Скажите мне, Эдгар, когда вы смотрите из этого окна,увиденное интересует вас, как художника или как строителя, которым вы раньшебыли?

— И так, и эдак. — Она рассмеялась.

— Логично. Острова Дэвиса — искусственные, тут всё построеночеловеком. Плод воображения Дейва Дэвиса. Он был флоридским Джеем Гэтсби.[139]Слышали о нём?

Я покачал головой.

— Ещё один пример того, что слава мимолётна. В ревущиедвадцатые на Солнечном берегу Дэвиса почитали за бога.

Она обвела рукой лабиринт улиц, браслеты на её костлявомзапястье звякнули, где-то, не так уж далеко, церковный колокол отбил два часадня.

— Он построил всё это на болоте в устье реки Хиллсборо.Уговорил городской совет Тампы перенести сюда больницу и радиостанцию — в тевремена радио стояло даже выше здравоохранения. Он строил странные и прекрасныежилые комплексы, когда ещё не существовало такого понятия, как жилой комплекс.Он строил отели и открывал ночные клубы. Швырялся деньгами, женился напобедительнице конкурса красоты, развёлся с ней, женился снова. Он стоилмиллионы долларов, когда один миллион равнялся двенадцати нынешним. И один из еголучших друзей жил на Дьюма-Ки. Джон Истлейк. Это имя вам знакомо?

— Конечно. Я знаком с его дочерью. Мой друг Уайрманзаботится о ней.

Мэри закурила очередную сигарету.

— Так вот, Дейв и Джон были богаты, как крезы. Дейвуприносили деньги операции с землёй и строительство, Джону — его заводы. Но Дейвбыл павлином, а Истлейк — сереньким воробышком. Оно и к лучшему, вы же знаете,что случается с павлинами?

— У них из хвоста выдёргивают перья?

Мэри затянулась, потом наставила на меня пальцы, сжимающиесигарету, выпустила дым через ноздри.

— Совершенно верно, сэр. В тысяча девятьсот двадцать пятомгоду флоридский земельный бум лопнул, как мыльный пузырь, на который упалкирпич. Дейв Дэвис инвестировал практически все свои деньги в то, что вы видитевокруг. — Она вновь обвела рукой улицы-зигзаги и розовые дома. — В тысячадевятьсот двадцать шестом году Дэвису принадлежало порядка четырёх миллионов вразличных успешных проектах, а собрал он порядка тридцати тысяч.

Я давно уже не скакал на тигре (так мой отец называлситуацию, когда денежные проблемы заставляли жонглировать кредитами и химичитьс бухгалтерскими книгами), но так далеко не заходил ни разу, даже в первые годысуществования «Фримантл компани», хотя приходилось отчаянно бороться завыживание. И я сочувствовал Дейву Дэвису, пусть он давно уже умер.

— Он мог частично покрыть долги из собственных средств? Хотябы чуть-чуть?

— Поначалу он справлялся. В других частях страны бумпродолжался.

— Вы так много об этом знаете.

— Искусство Солнечного берега — моя страсть, Эдгар. История Солнечногоберега — хобби.

— Понятно. Значит, крах земельного бума Дэвис пережил.

— На какое-то время. Как я понимаю, он продал все свои акциибиржевым маклерам, играющим на повышение, и поначалу мог расплачиваться сдолгами. И друзья ему помогали.