— Истлейк?

— Джон Истлейк был главным ангелом, не считая того, что,возможно, время от времени Дэвис складировал на Дьюма-Ки контрабандный виски.

— Они занимались контрабандой?

— Я сказала, возможно. Другое время, другая Флорида. Когдапоживёшь здесь достаточно долго, наслушаешься всяких разных историй о сухомзаконе. Продавал Дэвис виски или нет, он бы разорился к Пасхе тысяча девятьсотдвадцать шестого года, если бы не Джон Истлейк. Джон не был плейбоем, не ходилпо ночным клубам и публичным домам, как Дэвис и некоторые другие его друзья, ноон овдовел в 1923 году, и, думаю, старина Дейв иногда помогал Джону с девочкой,когда тот мучился от одиночества. К лету двадцать шестого долги Дейва вырослинастолько, что даже старые друзья не могли его спасти.

— Вот он и исчез под покровом ночи.

— Он исчез, но не тёмной ночью. У Дэвисабыл другой стиль. Воктябре тысяча девятьсот двадцать шестого года, менее чем через месяц послетого, как ураган «Эстер» основательно потрепал построенные им дома, он отплыл вЕвропу с телохранителем и новой подружкой, кстати, одной из пляжных моделейМака Сеннетта.[140] Подружка и телохранитель добрались до Парижа, Дейв Дэвис —нет. Бесследно исчез в океане.

— Это реальная история?

Он подняла руку в бойскаутском салюте (образ слегка смазаласигарета, дымящаяся между указательным и средним пальцами).

— Истинная правда. В ноябре двадцать шестого вот тамсостоялась поминальная служба. — Она указала на просвет между двумя розовымизданиями ар-деко, в котором сверкал Залив. — Пришли как минимум четырестачеловек — по большей части, насколько я понимаю, женщины, питавшие слабость кстраусиным перьям. Среди выступавших был и Джон Истлейк. Он бросил в воду венокиз тропических цветов.

Она вздохнула, до моих ноздрей долетело её дыхание. Я несомневался, что Мэри пить умела; я также не сомневался, что в этот день она,если не остановится, напьётся в стельку.

— Истлейк, несомненно, печалился из-за смерти друга, —продолжила Мэри, — но, готова спорить, он поздравлял себя с тем, что пережил«Эстер». Готова спорить, они все поздравляли себя. И он даже думать не мог, чтоменее чем через шесть месяцев вновь будет бросать в воду венки. Скорбя не поодной, а сразу по двум дочерям. Полагаю, трём, если считать старшую. Онаубежала в Атланту. С начальником цеха одного из заводов папочки, если мне неизменяет память. Хотя это, конечно, не смерть двух малюток в Заливе. Господи,как это было ужасно.

— «ОНИ ИСЧЕЗЛИ», — вспомнил я газетный заголовок,процитированный Уайрманом.

Она пронзительно глянула на меня.

— То есть вы кое-что накопали.

— Не я — Уайрман. Его заинтересовало прошлое женщины, укоторой он работает. Но не думаю, что ему известно о ниточке, тянувшейся кДейву Дэвису.

Глаза Мэри затуманились.

— Любопытно, сколь много помнит Элизабет?

— Теперь она не помнит даже собственного имени. Мэри одариламеня ещё одним взглядом, отошла от окна, взяла пепельницу, затушила окурок.

— Альцгеймер? Я что-то слышала. — Да.

— Чертовски жаль. Она мне столько рассказывала о Дэвисе,знаете ли. В её лучшие дни. Мы с ней постоянно встречались. И я брала интервьюу всех художников, которые останавливались в «Салмон-Пойнт». Только выназываете эту виллу иначе, да?

— «Розовая громада». Она улыбнулась.

— Я знала, что ваше название мне понравится.

— И многие художники там останавливались?

— Очень многие. Они приезжали, чтобы выступить с лекцией вСарасоте или в Венисе и, возможно, немного порисовать… хотя те, ктоостанавливался в «Салмон-Пойнт», себя не утруждали. Для большинства гостейЭлизабет пребывание на Дьюма-Ки было бесплатным отпуском.

— То есть денег она с художников не брала?

— Нет, конечно. — Мэри иронично улыбнулась. — Художественныйсовет Сарасоты оплачивал лекции, а Элизабет обычно предоставляла жильё —«Розовую громаду», она же «Салмон-Пойнт». Но вы там на других условиях, верно?Может, в следующий раз. Учитывая, что вы действительно работаете. Я могуназвать с полдюжины художников, которые жили в вашем доме и даже не смочиликисть. — Мэри прошагала к дивану, взяла стакан, отпила. Вернее, глотнула какследует.

— У Элизабет есть рисунок Дали, сделанный в «Розовойгромаде», — заметил я. — Я его видел.

Глаза Мэри блеснули.

— Ах да, Дали. Дали там понравилось, но даже он не осталсянадолго… хотя, перед тем как уехать, этот сукин сын ущипнул меня за зад.Знаете, что рассказала мне Элизабет после его отъезда?

Я покачал головой. Естественно, не знал, но хотел услышать.

— Он, видите ли, заявил, что там «слишком ярко». Выпонимаете, о чём речь, Эдгар?

Я улыбнулся.

— Почему вы предполагаете, что Элизабет превратила «Розовуюгромаду» в прибежище для художников? Она всегда покровительствовала искусству?

На лице Мэри отразилось удивление.

— Ваш друг вам не рассказывал? Возможно, он не знает.Согласно местной легенде, когда-то Элизабет сама была известной художницей.

— Что значит — согласно местной легенде?

— Говорят, а может, это миф, что Элизабет была вундеркиндом.Рисовала прекрасно, когда была маленькой, а потом — раз, и перестала.

— Вы её спрашивали?

— Конечно, глупыш. Спрашивать людей — это моя работа. — Онауже покачивалась, а глаза Софи Лорен заметно налились кровью.

— И что она ответила?

— Всё отрицала. Сказала: «Тот, кто может — рисует. А кто неможет, поддерживает тех, кто может. Как мы, Мэри».

— Звучит неплохо.

— Мне тоже так показалось. — Мэри вновь отпила изхрустального стакана. — Проблема с этим одна: я Элизабет не поверила.

— Почему?

— Не знаю, просто не поверила. У меня есть давняя знакомая,Эгги Уинтерборн, она раньше вела колонку «Советы влюблённым» в «Тампа трибьюн»,и я как-то упомянула ей об этой истории. Случилось это примерно вто время,когда Дали почтил Солнечный берег своим присутствием, где-то в 1980 году. Мысидели в каком-то баре… тогда мы постоянно сидели в каких-то барах… изаговорили о том, как создаются легенды. Вот я и ввернула, в качестве примера,что, по слухам, Элизабет в детстве тянула на Рембрандта, а Эгги… она уже давноумерла, упокой Господь её душу… ответила, что не считает эту историю легендой,она уверена, что это правда. Потому что она читала об этом в газетах.