И пока Дарио продолжал бубнить (Хуан Миро — то, «Манифестсюрреализма» Бретона[132]), охваченный ужасом бывший глава большой строительнойкомпании стоял за кулисами, сжимая жалкий листок бумаги в холодном кулаке. Мойязык превратился в дохлого слизня, который мог издавать только хрипы. Какая ужтам лекция, особенно перед двумя сотнями знатоков живописи, многие из которыхзащитили дипломы по искусствоведению, а некоторые были грёбаными профессорами.Но хуже всего дело обстояло с головой. Она превратилась в высохший резервуар,который с минуты на минуту грозила заполнить бессмысленная, бурлящая злость:слова могли так и не прийти, но ярость наверняка выплеснулась бы наружу.

— Итак! — радостно воскликнул Дарио, добавив ужаса в моёгулко бьющееся сердце, а живот прихватило ещё сильнее. Ужас — наверху, рвущеесянаружу дерьмо — внизу. Сочетание, какого и врагу не пожелаешь. — Минулопятнадцать лет с тех пор, как галерея «Скотто» последний раз вносила в плотныйвесенний календарь выставку нового, никому не известного художника, и прежденам не доводилось выставлять работы, вызывающие столь живой интерес. Я думаю,слайды, которые вы сейчас увидите, и лекция, которая сейчас будет прочитана,объяснят наш восторг и радостное волнение.

Он выдержал театральную паузу. Я же почувствовал, как потпредательской росой выступил на лбу, и стёр его тыльной стороной ладони. Рука,когда я её поднимал, весила фунтов пятьдесят.

— Дамы и господа, мистер Эдгар Фримантл, ранее проживавший вМиннеаполисе-Сент-Поле, а теперь — на Дьюма-Ки.

Они зааплодировали. Будто начался артиллерийский обстрел. Яприказал себе бежать со всех ног. Я приказал себе грохнуться в обморок. Несделал ни первого, ни второго. Как во сне (в дурном сне), я вышел на сиену.Время вдруг замедлилось. Я видел, что все места заняты, но при этом все места исвободны, потому что зрители вскочили — они аплодировали мне стоя. Надо мной,по купольному потолку зала летали ангелы, не обращая внимания на земные дела, имне захотелось стать одним из них. Дарио стоял рядом с лекционной кафедрой,вытянув руку. Не ту руку. От волнения он вытянул правую, и рукопожатиеполучилось неуклюжим и вывернутым. Листок с тезисами смялся между ладонями инадорвался. «Посмотри, что ты наделал, говнюк», — подумал я и на какоемгновение жутко перепугался: неужели произнёс эти слова вслух, и микрофонозвучил их для всего зала? А потом Дарио оставил меня на насесте одного. Явидел микрофон на гибкой хромированной стойке, и более всего он напоминалкобру, поднимающуюся из корзины заклинателя змей. Я видел, как яркий светотражается от хрома стойки, от ободка стакана, от горлышка бутылки сминеральной водой «Эвиан». Слышал, как начал стихать гром аплодисментов —некоторые уже садились. Я знал, что скоро аплодисменты сменятся выжидательнойтишиной. Все будут ждать моих слов. А что я могу им сказать? Даже первоепредложение вылетело из головы. Они будут ждать. Молчание затянется. Потомкто-то начнёт нервно откашливаться, поднимется гул. Потому что все они говнюки.Толпа говнюков-зевак с резиновыми шеями, которые сейчас вытянулись до предела,чтобы получше меня рассмотреть. И если мне удастся разлепить губы, с нихсорвётся лишь поток ругательств, как при вспышке ярости у человека, страдающегосиндромом Туретта.[133]

Я могу попросить вывести на экран первый слайд. Может, сэтого следует начать, а потом картины скажут всё за меня. Надеюсь, что скажут.

Взглянув на листок, я увидел, что он не просто надорван исмят. От пота буквы так расползлись, и я не мог разобрать ни единого слова. Незнаю, что следовало винить — стресс или расползшиеся буквы, — но каналинформации от глаз к мозгу заблокировало. А какой слайд я собирался показатьпервым? Рисунок почтового ящика? «Закат с софорой»? Я практически несомневался, что какой-то другой.

Все уже заняли свои места. Аплодисменты полностью стихли.Американскому примитивисту пришла пора раскрыть рот и взвыть. В третьем ряду, упрохода, сидела эта шумливая сумка, Мэри Айр — как мне показалось, состенографическим блокнотом на коленях. Я поискал глазами Уайрмана. Он втянул меняв это дело, но зла я на него не держал, просто хотел взглядом извиниться запроисходящее.

«Я буду в первом ряду, — говорил он мне. — По центру».

И точно. Слева от него я увидел Джека, мою домоправительницуХуаниту, Джимми Йошиду и Элис Окойн. А справа, у самого прохода…

Мужчина в кресле у прохода мог быть только галлюцинацией. Яморгнул, однако он остался на прежнем месте. Широкое лицо, чернокожее испокойное. Большущее тело, втиснутое в плюш кресла так крепко, что вытащить егомогли только с помощью монтажного лома. Ксандер Кеймен смотрел на меня сквозьогромные очки в роговой оправе, и ещё больше напоминал божка. Толстенный животнависал над коленями, а на нём балансировала перевязанная лентой подарочнаякоробка примерно три фута длиной. Он заметил изумление, отразившееся на моёмлице (даже, наверное, шок), и шевельнул рукой. Не помахал, нет, как-топо-доброму отсалютовал, прикоснувшись кончиками пальцев к массивному лбу, кгубам, потом протянул руку ко мне, растопырив пальцы. Я даже разглядел бледностьладони. Он улыбнулся мне, словно его присутствие в первом ряду аудиторииГелдбарта, рядом с Уайрманом, следовало воспринимать как что-то само собойразумеющееся. Толстые губы Кеймена беззвучно произнесли четыре слова, одно задругим: «Ты можешь это сделать».

И, возможно, я мог. Если бы подумал о чём-то ещё. Если быотвлёкся.

Я подумал об Уайрмане (если точнее, о «Смотрящем на западУайрмане») и вспомнил первое предложение.

Кивнул Кеймену, он кивнул мне. Потом я обвёл взглядомаудиторию и увидел, что передо мной сидят люди. Все ангелы, что находились наднашими головами, теперь плавали в темноте. Что же касается демонов, большинствоскорее всего обитали в моей голове.

— Привет… — начал я и отшатнулся от микрофона — слишком ужгромко прозвучало это слово. В зале засмеялись, но смех этот не разозлил меня,как могло быть минутой раньше. Это ведь был всего лишь смех, да ещё идобродушный. «Я могу это сделать».

— Привет, — повторил я. — Меня зовут Эдгар Фримантл, и,возможно, мне не удастся прочитать хорошую лекцию. В прошлой жизни я занималсястроительством. Я знаю, что получалось у меня неплохо. Потому что я получалзаказы. В теперешней жизни я пишу картины. Но никто ничего не говорил насчётпубличных выступлений.