— Что с вами? — быстро прошептала Аглая, оглядываясь на негои наивно дергая его за руку.

Он повернул к ней голову, поглядел на нее, взглянул в еечерные, непонятно для него сверкавшие в эту минуту глаза, попробовалусмехнуться ей, но вдруг, точно мгновенно забыв ее, опять отвел глаза направо иопять стал следить за своим чрезвычайным видением. Настасья Филипповнапроходила в эту минуту мимо самых стульев барышень. Евгений Павлович продолжалрассказывать что-то, должно быть, очень смешное и интересное, АлександреИвановне, говорил быстро и одушевленно. Князь помнил, что Аглая вдругпроизнесла полушепотом: “Какая…”

Слово неопределенное и недоговоренное; она мигом удержаласьи не прибавила ничего более, но этого было уже довольно. Настасья Филипповна,проходившая как бы не примечая никого в особенности, вдруг обернулась в ихсторону и как будто только теперь приметила Евгения Павловича.

— Б-ба! Да ведь вот он! — воскликнула она, вдругостанавливаясь: — то ни с какими курьерами не отыщешь, то как нарочно тамсидит, где и не вообразишь… Я ведь думала, что ты там… у дяди!

Евгений Павлович вспыхнул, бешено посмотрел на НастасьюФилипповну, но поскорей опять от нее отвернулся.

— Что?! Разве не знаешь? Он еще не знает, представьте себе!Застрелился! Давеча утром дядя твой застрелился! Мне еще давеча в два часасказывали; да уж полгорода теперь знает; трехсот пятидесяти тысяч казенных нет,говорят, а другие говорят: пятисот. А я-то всё рассчитывала, что он тебе ещенаследство оставит; всё просвистал. Развратнейший был старикашка… Ну, прощай,bonne chance![28] Так неужели не съездишь? То-то ты в отставку заблаговременновышел, хитрец! Да вздор, знал, знал заране: может, вчера еще знал…

Хотя в наглом приставании, в афишевании знакомства икороткости, которых не было, заключалась непременно цель, и в этом уже не моглобыть теперь никакого сомнения, — но Евгений Павлович думал сначала отделатьсякак-нибудь так, и во что бы ни стало не заметить обидчицы. Но слова НастасьиФилипповны ударили в него как громом; услыхав о смерти дяди, он побледнел какплаток, и повернулся к вестовщице. В эту минуту Лизавета Прокофьевна быстроподнялась с места, подняла всех за собой и чуть не побежала оттуда. Толькокнязь Лев Николаевич остался на одну секунду на месте, как бы в нерешимости, даЕвгений Павлович всё еще стоял, не опомнившись. Но Епанчины не успели отойти идвадцати шагов, как разразился страшный скандал.

Офицер, большой приятель Евгения Павловича, разговаривавшийс Аглаей, был в высшей степени негодования:

— Тут просто хлыст надо, иначе ничем не возьмешь с этоютварью! — почти громко проговорил он. (Он, кажется, был и прежде конфидентомЕвгения Павловича.)

Настасья Филипповна мигом обернулась к нему. Глаза еесверкнули; она бросилась к стоявшему в двух шагах от нее и совсем незнакомомуей молодому человеку, державшему в руке тоненькую, плетеную тросточку, вырвалаее у него из рук и изо всей силы хлестнула своего обидчика наискось по лицу.Всё это произошло в одно мгновение… Офицер, не помня себя, бросился на нее;около Настасьи Филипповны уже не было ее свиты; приличный господин средних летуже успел стушеваться совершенно, а господин навеселе стоял в стороне и хохоталчто было мочи. Чрез минуту, конечно, явилась бы полиция, но в эту минуту горькопришлось бы Настасье Филипповне, если бы не подоспела неожиданная помощь:князь, остановившийся тоже в двух шагах, успел схватить сзади за руки офицера.Вырывая свою руку, офицер сильно оттолкнул его в грудь; князь отлетел шага натри и упал на стул. Но у Настасьи Филипповны уже явились еще два защитника.Пред нападавшим офицером стоял боксер, автор знакомой читателю статьи идействительный член прежней Рогожинской компании.

— Келлер! Поручик в отставке, — отрекомендовался он сфорсом. — Угодно в рукопашную, капитан, то, заменяя слабый пол, к вашимуслугам; произошел весь английский бокс. Не толкайтесь, капитан; сочувствуюкровавой обиде, но не могу позволить кулачного права с женщиной в глазахпублики. Если же, как прилично блага-ароднейшему лицу, на другой манер, то — выменя, разумеется, понимать должны, капитан…

Но капитан уже опомнился и уже не слушал его. В эту минутупоявившийся из толпы Рогожин быстро подхватил под руку Настасью Филипповну иповел ее за собой. С своей стороны, Рогожин казался потрясенным ужасно, былбледен и дрожал. Уводя Настасью Филипповну, он успел-таки злобно засмеяться вглаза офицеру и с видом торжествующего гостинодворца проговорить:

— Тью! Что взял! Рожа-то в крови! Тью!

Опомнившись и совершенно догадавшись, с кем имеет дело,офицер вежливо (закрывая впрочем лицо платком) обратился к князю, уже вставшемусо стула.

— Князь Мышкин, с которым я имел удовольствие познакомиться?

— Она сумасшедшая! Помешанная! Уверяю вас! — отвечал князьдрожащим голосом, протянув к нему для чего-то свои дрожащие руки.

— Я, конечно, не могу похвалиться такими сведениями; но мненадо знать ваше имя.

Он кивнул головой и отошел. Полиция подоспела ровно пятьсекунд спустя после того, как скрылись последние действующие лица. Впрочем,скандал продолжался никак не долее двух минут. Кое-кто из публики встали со стульеви ушли, другие только пересели с одних мест на другие; третьи были очень радыскандалу; четвертые сильно заговорили и заинтересовались. Одним словом, делокончилось по обыкновению. Оркестр заиграл снова. Князь пошел вслед заЕпанчиными. Если б он догадался, или успел взглянуть налево, когда сидел настуле, после того, как его оттолкнули, то увидел бы Аглаю, шагах в двадцати отнего, остановившуюся глядеть на скандальную сцену и не слушавшую призывовматери и сестер, отошедших уже далее. Князь Щ., подбежав к ней, уговорил еенаконец поскорее уйти. Лизавета Прокофьевна запомнила, что Аглая воротилась кним в таком волнении, что вряд ли и слышала их призывы. Но ровно чрез двеминуты, когда только вошли в парк, Аглая проговорила своим обыкновенным равнодушными капризным голосом:

— Мне хотелось посмотреть, чем кончится комедия.

Происшествие в воксале поразило и мамашу, и дочек почтиужасом. В тревоге и в волнении, Лизавета Прокофьевна буквально чуть не бежала сдочерьми из воксала всю дорогу домой. По ее взгляду и понятиям, слишком многопроизошло и обнаружилось в этом происшествии, так что в голове ее, несмотря навесь беспорядок и испуг, зарождались уже мысли решительные. Но и все понимали,что случилось нечто особенное, и что, может быть, еще и к счастию, начинаетобнаруживаться какая-то чрезвычайная тайна. Несмотря на прежние заверения иобъяснения князя Щ., Евгений Павлович “выведен был теперь наружу”, обличен,открыт и “обнаружен формально в своих связях с этою тварью”. Так думалаЛизавета Прокофьевна и даже обе старшие дочери. Выигрыш из этого вывода былтот, Что еще больше накопилось загадок. Девицы хоть и негодовали отчасти просебя на слишком уже сильный испуг и такое явное бегство мамаши, но, в первоевремя сумятицы, беспокоить ее вопросами не решались. Кроме того, почему-токазалось им, что сестрица их, Аглая Ивановна, может быть, знает в этом делеболее, чем все они трое с мамашей. Князь Щ. был тоже мрачен как ночь и тожеочень задумчив. Лизавета Прокофьевна не сказала с ним во всю дорогу ни слова, аон, кажется, и не заметил того. Аделаида попробовала было у него спросить: “Окаком это дяде сейчас говорили и что там такое в Петербурге случилось?” Но онпробормотал ей в ответ с самою кислою миной что-то очень неопределенное окаких-то справках, и что все это, конечно, одна нелепость. “В этом нетсомнения!” ответила Аделаида и уже более ни о чем не спрашивала. Аглая же сталачто-то необыкновенно спокойна и заметила только дорогой, что слишком уже скоробегут. Раз она обернулась и увидела князя, который их догонял; заметив егоусилия их догнать, она насмешливо улыбнулась и уже более на него неоглядывалась.