Элизабет слишком хорошо знала, что такое ревность и на какие гадости та способна, поэтому, памятуя о собственных глупостях, сумела заставить себя отогнать обиду и вслушаться в слова любимого. Даже под воздействием этого адского чувства Энтони не стал бы возводить на человека поклеп — в отличие от того же Эшли, никогда не чуравшегося подобных вещей. И сколь бы ни была велика ее

благодарность кузену, она не стала препятствием для собственного расследования Элизабет. Много ли было нужно, чтобы узнать правду? Всего-то потрогать у Эшли лоб. А уж коль скоро тот никого к себе не подпускал, Элизабет сочла возможным пойти на хитрость.

И убедиться в том, что Энтони снова был прав, — и снова зачем-то скрыл от нее собственные догадки.

Лоб у Эшли был ничуть не горячее лба Элизабет, и она с трудом удержала себя от желания развернуться и немедленно покинуть спальню кузена, чтобы больше никогда в нее не возвращаться. Но непроходящее беспокойство, рожденное обвинениями Энтони соперника в том, что тот лжет, заставило ее пойти дальше. Если Эшли выдумал жар и не подпустил к себе доктора Харви, чтобы тот не заметил его притворства, могла ли такая же история обнаружиться и с его нежеланием показывать раны? Способен ли Эшли просто выдумать их, чтобы Элизабет и ее отец испытывали чувство вины и потакали всем его капризам? Полгода назад она даже подумать подобное не могла бы, а сейчас, отринув все правила приличия и девичью стыдливость, осторожно стянула одеяло с груди Эшли — и едва не застонала от горечи.

Конечно, ей не доводилось видеть шрамы, оставленные звериными клыками, но она отлично помнила разодранный в клочья сюртук Эшли и кровавые полосы на сорочке кузена. Раны от подобного боя не могли зажить за какую-то неделю, даже обеззараженные лучшим британским бренди. Однако в глубокой горловине рубашки Эшли не было ни царапины, и, не побрезговав пробежаться пальцами по его бокам, Элизабет не обнаружила на ощупь ни одного хоть сколько-нибудь значимого рубца.

Вот теперь проверку можно было считать законченной.

Полыхая праведным гневом, Элизабет покинула спальню кузена и в полном замешательстве спустилась вниз. Прошла из холла в гостиную, потом в столовую, вернулась обратно, не зная, что теперь делать.

Рассказать отцу? Так у него с Черити забот немерено — куда еще сверху? Пусть немного успокоится, вздохнет, прежде чем узнать о новом проступке любимого племянника.

Броситься за Энтони? Так Сомерсет уже потонул в сумраке, и выходить в такую пору из дома, а тем более, посещать мужчину было верхом сумасбродства, поэтому любую попытку примирения пришлось отложить на завтра и надеяться, что за приближающуюся ночь не произойдет ничего плохого, несущего угрозу их отношениям. Вот только, зная Энтони, Элизабет могла опасаться и самого худшего. Например, что за ночь он окончательно разочаруется в ней — столь же несдержанной, сколь и неумной, не способной отличить правду от лжи и вынудившей его снова почувствовать себя отверженным. Или что он решит, будто она действительно нашла ему в лице Эшли замену, польстившись на красивый поступок и не желая замечать истинного благородства. Или что он возненавидит ее, поддавшись ревности и не пожелав выслушать никакие объяснения. Впрочем, что Элизабет могла сказать такого, чего не сказала еще? И во что Энтони, несомненно, должен был верить, если хотел разделить с ней жизнь и найти в этом свое счастье?

Почему же не верил? Разве Элизабет всем своим поведением не давала понять, как он дорог ей и как она нуждается именно в нем? Разве жалела она для него хоть частичку своей души? Она отреклась от всех правил, отдаваясь Энтони без всяких сомнений, не жалея ни об одной секунде этого безрассудства и не укоряя любимого в столь же преступной несдержанности. Она изменилась до неузнаваемости, позволяя себе рядом с Энтони быть настоящей и испытывая за это к нему самую теплую признательность. Она даже научилась говорить о своей любви — невиданное дело для лишенной материнских объятий девицы — и не скупилась на признания, испытывая в них искреннюю потребность. Большего она дать не могла бы при всем своем желании. Наверное, только время способно будет убедить Энтони в преданности его избранницы. Время, наполненное самой теплой нежностью и самой пылкой страстью.

Однако даже эти терзания не могли полностью вытравить из мыслей Элизабет недавних неприятных открытий.

Она, несомненно, должна была взять себя в руки и никому о них не рассказывать хотя бы до того момента, пока не поговорит с Энтони. Почему-то казалось, что он знает не только ответы на ее вопросы, но и много больше — возможно, даже то, чего она не желала бы слышать и пускать в свою жизнь. Однако Элизабет и так слишком долго прятала голову в песок, позволяя Эшли обманывать себя и своих близких. Последние же его поступки вынудили ее взглянуть на кузена иначе — и ужаснуться. Как же много вся их семья позволяла ему, уверенная, что жизненные невзгоды нанесли Эшли глубокую душевную травму, которую они обязаны залечить.

Сколь более жестока судьба была к Энтони — и какой же силой духа он обладал, чтобы преодолеть все ее испытания и остаться таким чистым, добрым и великодушным человеком! И как же Элизабет повезло, что он полюбил именно ее!

Только бы переждать эту ночь, и тогда она докажет, что тоже его любит! Заставит поверить в это и не изводиться этой ужасной ревностью! Только вместе они сумеют избавиться от нее. Утопить в бескрайнем озере любви. И больше никогда о ней не вспоминать!

— Лиззи…

Осторожный голос Эмили выдернул Элизабет из размышлений, и она вдруг с удивлением поняла, что не разговаривала с сестрой чуть ли не с самого дня нападения. Случайно ли? Теперь Элизабет казалось, что совсем наоборот. Эмили была единственной, кто не проникся благодарностью к Эшли после его подвига. Возможно ли, что причиной тому была вовсе не интуиция?

— Тебе нехорошо? Ты выглядишь… такой расстроенной…

Элизабет привыкла делиться своими переживаниями с Черити, а не с Эмили, предпочитая старшую подругу младшей. Но давно прошли те годы, когда Эмили была несмышленой девчонкой. Нынче же она поступала куда как разумнее сестры, и Элизабет, повинуясь неизвестному чувству, неожиданно решила ей довериться.

— Уделишь мне несколько минут? — попросила она и, дождавшись согласия Эмили, уточнила: — Только не здесь. Пойдем в спальню.

Сестра и тут не стала возражать. Поднялась вслед за Элизабет в ее комнату, устроилась с ногами на ее кровати и, кажется, приготовилась услышать исповедь. Однако Элизабет начала совсем с другого.

— Ты сердишься на меня?

Эмили удивленно захлопала ресницами, но, как оказалось, удивилась не нелепости этого предположения, а догадливости старшей сестры.

— Не могу смотреть, как ты губишь себя! — дерзко ответила она. — Эшли поставил себе целью испортить ваши отношения с мистером Ридом, а ты ему с готовностью в этом помогаешь!

Элизабет вздохнула, признавая ее правоту. Может, еще час назад она и бросилась бы на защиту кузена, но теперь все обстояло иначе, и Эмили словно бы это почувствовала.