Он сам ухаживал за Черити, не позволяя горничным надоедать ей в минуты недомогания. Если ей вдруг становилось нехорошо в гостиной, Томас Уивер на руках относил ее в спальню и потом не отходил ни на шаг, покуда она не овладевала собой. Он заказывал для нее лучшие фрукты — единственное, что не вызывало у Черити отторжения. Он водил ее гулять по саду, любовно придерживая за плечи, и Черити, несмотря на почти постоянную болезненность, вне всяких сомнений, чувствовала себя благословеннейшей женщиной на земле. А Элизабет уже почти не сомневалась, что и отец не только обрел с ней душевный покой, но и позволил своему сердцу вновь открыться для любви и счастья.

Стоило ли удивляться, что он ополчился на Эшли, посмевшего посягнуть на это самое хрупкое и столь недолгое счастье?

Однако Томас Уивер был не из тех, кто, затаив обиду, не способен признавать свои ошибки. И первым же делом, едва улеглись страсти, он съездил в Тонтон к нотариусу и заверил у того дарственную на имя племянника, по которой все хозяйство ноблхосской конюшни теперь принадлежало Эшли.

Тот, однако, неожиданно отклонил столь щедрый жест.

— Пока не докажу, что достоин такой чести, не приму! — заявил он. — Сначала должен выиграть с Ретивым! А если нет — значит, пенс мне цена и гони в шею такого жокея без всякой жалости!

На этом месте рассказа Элизабет об отцовской благодарности Ходжу Энтони незаметно усмехнулся. Ну да, чтобы содержать всю конюшню, требовались немалые средства, а их, очевидно, у Ходжа попросту не было. Гораздо лучше, если кто-то кормит лошадей, оплачивает работу слуг, закупает все необходимое для скачек — а ты только собираешь урожай в виде призовых. И следующие слова Элизабет о том, что Томас Уивер посулил племяннику все деньги при выигрыше, а не только жокейскую долю, лишь подтвердили его подозрения.

Но и об этом он не мог сказать любимой, не рискуя прослыть бесчестным конкурентом, не чурающимся очернять пострадавшего за правое дело соперника. И Энтони снова был вынужден пойти на хитрость.

— Лиз, вам не кажется, что такое поведение мистера Уивера выглядит как попытка откупиться? — осторожно спросил он. — Если мистер Ходж помог вам от всей души, не думая о каких-то дивидендах со своего поступка, то теперь может испытывать непонимание и даже обиду из-за подобного предложения дяди. Я догадываюсь, что мистер Уивер хотел как лучше, желая хоть чем-то отплатить племяннику за самопожертвование и помощь, но, поверьте, такое отношение больше уязвляет, нежели льстит джентльмену.

Элизабет, поначалу встретившая предположение Энтони с удивлением, по мере того, как он говорил, вспомнила попытку отца одарить лошадью мистера Рида и поняла, что он имеет в виду.

— Я… не подумала, — призналась она. — И папа наверняка представлял себе это иначе, но вы правы, его предложение можно воспринимать и с такой точки зрения. Надо будет предупредить папу, чтобы он действовал тактичнее и все Эшли объяснил. Уверена, при желании он сумеют вновь понять друг друга.

Энтони мысленно чертыхнулся, поняв, что ему не удалось достигнуть желаемого и призывая на голову Ходжа все громы и молнии. Как же хотелось прямо сейчас подняться в его комнату, вытрясти этого лгуна из постели и всем показать, чего на самом деле стоит его спасение!

Но юристов не зря учат терпению и сотне способов тактического обыгрыша оппонента. Пора бы барристеру Риду вспомнить хоть один из них.

— Я замучила вас разговорами об Эшли, — неожиданно очень мягко произнесла Элизабет, и Энтони поймал ее улыбку. — И совсем не спрашиваю, как ваши дела. Простите мне это упущение: ничто не интересует меня более, чем ваши заботы.

Кокетничать, подобно Ходжу, набивая себе цену, Энтони не стал, кратко рассказав любимой о завершенном деле и искренне посетовав на то, что не разобрался с ним на пару дней раньше, чтобы быть рядом с Элизабет в трудную минуту.

Она внимательно посмотрела на его сосредоточенное лицо и сжатые кулаки и ощутила испытываемое им чувство вины. Вот безголовая, да как же она сразу об этом не подумала? Стоило только вспомнить сожаления Энтони о пустой корзинке во время грозы и его слишком сильном чувстве ответственности за других, чтобы понять, что он сейчас испытывает. Не сумел защитить любимую от опасности. Пропадал в Лондоне, когда ей могла грозить гибель. Предпочел проблемы чужого человека и едва не пропустил настоящую беду — да мало ли еще причин для самоистязания можно было придумать? И изводиться ими, не смея озвучить и не зная, как исправить свой промах?

Как будто Энтони хоть в чем-то был виноват!

Она взяла его руку в свои и прижала к груди.

— Пообещайте, что не станете переживать из-за этого происшествия, — попросила Элизабет. — Оно далеко позади и, право слово, не стоит каких бы то ни было душевных терзаний.

А вот теперь Энтони вспыхнул. Привлек к себе любимую, чтобы скрыть смущение и искренне поблагодарить ее за заботу и понимание. Не будь у него уверенности в том, что Ходж просто разыграл нападение, он, вне всякого сомнения, испытывал бы те самые чувства, от которых его отговаривала Элизабет, и ни за что не простил бы себе неспособности ее защитить. Просто невероятно, как она его чувствовала и, что самое удивительное, не осуждала и не посмеивалась. А Энтони откровенно стыдился этого неистребимого желания предугадывать будущее и переманивать удачу на свою сторону, что, на самом деле, доступно лишь богу.

— Могу пообещать, что больше не оставлю вас одну, — пробормотал он. — Даже если для этого мне придется отказать в защите самому принцу-консорту!

Однако Элизабет покачала головой.

— Я не приму от вас такого обещания, Энтони, — возразила она. — Я не желаю, чтобы вы испортили свою жизнь из-за того, что полюбили столь беспокойную девицу, как я.

Она называла счастье своей близости порчей его жизни?

— Вы не можете испортить то, смыслом чего являетесь, — чуть сдавленно признался он, стараясь только не поддаться вновь ее очарованию и не выпустить на волю столь неуместную страсть. Но как же хотелось покрыть нетерпеливыми поцелуями ее руки, ее милое озабоченное лицо, ее губы, будто нарочно чуть приоткрытые в надежде свести его с ума, чтобы убедиться, что за эти восемь дней ничего не изменилось! Откуда только опять взялась эта изводящая ревность? Казалось, после бала и столь безоговорочной победы над Ходжем та умерла навеки, и Энтони чувствовал небывалое облегчение и спокойствие, уверенный, что Ходж ему больше не соперник. И вот — будьте любезны! Одно-два теплых слова Элизабет в адрес кузена — и ревность снова заскреблась острыми когтями, растравляя душу и не давая дышать полной грудью. И с осторожностью обратившаяся к Элизабет горничная еще добавила ревности пищи.

— Мисс Уивер, мистер Ходж очень хочет вас видеть!

Элизабет неохотно, но без единого колебания освободилась из объятий Энтони и извинилась за необходимость его покинуть. Ему оставалось лишь спешно попрощаться и выспросить позволения навестить ее завтра. И отправиться в Кловерхилл с неясным, но очень настойчивым предчувствием очередного испытания.