– И не оттуда. Я выбрал что-то похожее и все равно чую,не то… Лицо другое.

– Другое?

– Ну, неразмятое, что ли. Не могу уловить суть. Этопривлекает, но совершенно непонятно, – сказал бесхитростный Серьга. – Как будтоты сама по себе, а оно – само по себе. Не знаю, как объяснить.

Зато я знала. Уйдя за занавес своего нового лица и репетируятам новую пьесу, я наивно думала, что могу скрыться от всего мира. Но этотсермяжный марийский парень вот так на раз нашел крохотную дырку и теперь вовсюподсматривает.

Стараясь отогнать эти неутешительные для меня мысли, язавела ничего не значащий разговор о вчерашней ночи – от него Серьгаблагополучно отклонился. Шуру Шинкарева он не знал вовсе – так, ходит изредка вклуб, у него какие-то дела с Володькой. Когда-то бывал чаще, когда Володькавплотную сидел на консумации, теперь лишь изредка. Туманов – хитрая сволочь, нопарень незлобивый; еще во ВГИКе мог подать на Серьгу в суд, да не подал.

– Это за что же? – спросила я, прекрасно зная историюСерьги.

– Да в морду дал из-за твоей гнидской Алены. Имяпрозвучало, как пароль, и этого оказалось достаточно, чтобы плотина оказаласьпрорванной, а Серегина душа затопленной, как рисовые поля. О чем бы он ниговорил – разговор возвращался к Алене, к тому, какая она тварь,искусительница, двустволка, праздная сволочь, сидящая на деньгах своихродителей, стерва, подонское рыло, красотка хренова…

– Да ты, никак, ее любишь до сих пор! – наконец невыдержала я.

Лучше бы я этого не произносила. Серьга бросил уголь,которым делал рисунок, и даже покраснел от возмущения. Мне с трудом удалось егоуспокоить, вытащить из прошлого и вернуть в сегодняшний день. Только для того,чтобы не разрыдаться самой: я одна знала, что Алены нет в живых, и каждое воспоминаниео ней убивало ее снова и снова. Я никогда, никогда не скажу об этом Серьге дажепод страхом смерти – а он все спрашивает и спрашивает: как она живет, какая онаи любит ли по-прежнему клубнику с сахаром…

Получив на все некоторое подобие ответов, Серьга сталрассказывать о Москве, о той специфической жизни, которой теперь принадлежалсам. Он так и не смогло конца адаптироваться, и все его беглые и довольнозабавные характеристики были похожи на записки путешественника.Путешественника, который прибыл в страну, языка которой не знает. Героемисторий был он сам. О мужчинах, большинству из которых он проигрывал, Серьгаговорил довольно смазанно. А женщин классифицировал просто – они делились надве категории:

"честных давалок” (выражение, которое я уже знала).Определение второй было непечатным, и из уважения ко мне Серьга подобралприблизительный синоним: “гнездорванки".

Бесхитростные “честные давалки” трудились водителямитрамваев и троллейбусов, на кондитерской фабрике им. Бабаева, в сфере коммунальныхуслуг, на фабриках чулочно-носочных изделий и прочая, прочая…

Куда изощреннее были “гнездорванки”, которые, в своюочередь, тоже делились на два подвида: “карьерных сук” и “отвязных потаскух”. С“отвязными потаскухами” вес было ясно – они зарабатывали себе на жизньопределенной частью тела и могли принадлежать как одному человеку, так инескольким сразу. К “карьерным сукам” Серьга относился с большим уважением и неотказывал им в уме и целеустремленности. Я подозревала, что сама была зачисленаСерьгой в последние.

– Ну, так и женись на честной давалке, воспитательницедетского сада, например, – сказала я Серьге. – Наплодишь детей и будешьсчастлив весь остаток жизни.

– Не могу, – с сожалением ответил Серьга, – рад бы, дане получается. А все этот институт проклятый. Ушиблен тамошними бабами, так чтолюбая невгиковская кажется пресной. Привык, понимаешь, они совсем другие, –Серьга, очевидно, имел в виду Алену. – Ты тоже похожа…

Я увела разговор от скользкой темы и сконцентрировалась наТуманове. Здесь Серьга мало чем мне мог помочь, хотя общался с Володькойдовольно плотно. Его эскизы говорили о людях гораздо больше, чем мог сказать онсам. Вот и сейчас, набрасывая углем контуры моего лица, он подошел ко мне такблизко, как не подходил еще никто, – подошел и не заметил…

Мы расстались вечером, договорившись об очередном сеансе,вполне довольные друг другом. Серьга поехал на съемки ролика, который емусосватал кто-то из бывших однокурсников, сидевших сейчас на рекламе. “Валюденьгу зашибать”, – прокомментировал это Серьга. Судя по всему, зарабатывал оннеплохо, что совсем не вязалось с его захламленной квартирой на “Пражской” изапущенным внешним видом.

Даже приходящей любовницы у него не было, не говоря уже опостоянных связях. Когда я поинтересовалась этим. Серьга сказал, что считаетниже своего достоинства тратить бабки на хищных меркантильных прохиндеек. Почтивсе, что он зарабатывал, пересылалось многочисленному каныгинскому клану вмарийскую деревню.

В одиннадцать за мной заехал Володька, который одуряюще пахпотом и каким-то дорогим одеколоном.

– Совсем запарился, целый день на ногах, – сказал он, –ну, двинули, мать!

* * *

…Так началась моя полуночная московская жизнь. Через неделюВолодька объявил мне, что берет меня в штат обслуги клуба, и это только начало.Этому событию предшествовали несколько довольно насыщенных людьми ночей. Однуиз них я провела за бильярдом с двумя очень похожими друг на друга лысеющимисубъектами.

Уже потом Володька намекнул мне, что это и есть настоящиевладельцы клуба. Они были братьями, и обоим братьям я понравилась, что Тумановпосчитал своим личным успехом. Старший брат опекал младшего, младший – уважалстаршего, кроме того, совсем недавно они похоронили мать, и соперничество заобладание одной женщиной выглядело неуместным – во всяком случае, теперь.

От меня требовалось немногое: почаще произносить свое имя,которое заставляло мужчин дежурно шутить по его поводу; с невинным лицомотпускать провоцирующие реплики и при случае играть на бильярде. В “Апартадо”бильярд никогда не был профессиональным, здесь скорее собиралисьреспектабельные любители – потенциальные “лохи” на жаргоне, о котором мнеповедала еще старая троцкистка Софья Николаевна, соседка Левы Лейкинда.

Я играла на бильярде в свободное от вина и ухаживаний время.Никаких ставок, а в качестве выигрыша – или проигрыша – визитка очередногопосетителя. Таких визиток у меня собралось великое множество – вот когда явспомнила Веньку с ее страстью к коллекционированию нужных знакомств. Я былалишена ее честолюбивых амбиций, хотя Володька, вполглаза присматривавший замной, был другого мнения. Для него это была лишь искусная игра хищной самки.Для всех остальных я была забавной штучкой, еще не проглоченной Москвой, апотому – свежей и интересной. Я ни с кем не налаживала особых контактов,уклонялась от обильно назначаемых любовных свиданий, и вскоре за мнойзакрепилась репутация самостоятельной, немного циничной женщины, живущей в своеудовольствие.