Некоторые подвыпившие геи подходили к нашему столику, жаликаныгинские руки и отпускали шуточки по поводу заблудшего гетеросексуалаСерьги. На меня они не смотрели, а если и смотрели – то как на извлеченного изжелудка солитера или раздавленную мокрицу: с чувством стойкой брезгливости.Быстро напивающийся Серьга вскоре стал героем вечера – как-никак именно онсделал макет журнала. Я чувствовала, что все это не нравится Серьге, егодремучее деревенское естество протестовало против сюрреализма происходящего;ему было немного стыдно передо мной – особенно когда кто-то из апостоловмосковского гомосексуализма обвинил девяносто процентов ничего не подозревающихнатуралов в латентной педерастии.

В самый разгар шабаша к нашему столику подсел ГлебикНародецкий собственной персоной! “Жив, курилка” – так и хотелось сказать мне ихлопнуть Глебика по откляченному заду. За те годы, которые я его не видела,Глебик еще больше обабился и усох в плечах. Его кожа никогда не была хорошей,теперь же прогрессирующие прыщи и фурункулы были замазаны толстым слоем грима.Но все равно – в некотором развязном обаянии отказать ему было невозможно.

– Ну, здравствуй, голубчик, – протянул Глебик своимокрые, порочно-красные губы к несчастному Серьге, – миленько здесь у вас,миленько… И у этих дивных тореадоров попочки просто замечательные, цветник, даи только! Не поверишь, даже хобот дыбится. А он у меня давно в бездействии всвязи со всякими организационными проблемами. Травят нашего брата, травят,ханжи проклятые. Есть у меня парочка наших людей в московской верхушке, да и теруками разводят… А это что за кошелка с тобой? – снизошел Глебик до меня.

– Это Ева, – представил Серьга, – а это Глеб, тожевгиковец.

– Ну, не напоминай мне этот колумбарий! – поморщилсяГлебик. – Может, у нее и Адам есть? Я бы взял напрокат. Слушай, голубчикСерьга, мои трансвестюхи шикарный анекдот рассказали! Представь, приходитпостылая жена домой, а там се несчастный муж парнишку охаживает молоденького.Увидел эту зверюгу, свою жену, смутился, бедолага, и спрашивает: “Есть хочешь?”Та ему: “Нет! Спасибо!” А он и говорит: “А я думал, ты меня сожрешь!” –затрясся Глебик дробным смехом. – А вот еще один…

– Где у вас здесь сортир? – грубо спросила я.

– Да она просто дикарка, – жеманно возмутился Глебик.

– Я тебя провожу, – подскочил Серьга. Под возмущенныевзгляды Глебика мы удалились из зала. Серьга указал мне на лестницу, спускающуюсяв подвал, а сам скрылся в бильярдной, где рослая охрана, под многозначительныеохи гомиков, невозмутимо катала шары.

…В туалете, у огромного зеркала, сгрудились высокие,крикливого вида девицы, в которых я не сразу признала мужиков-трансвеститов.Они подкрашивали губы, оправляли накладные груди, подтягивали чулки, довольноловко сидевшие на их мосластых жилистых ногах. Видно было, что эти трогательныежалкие создания переполняют впечатления от вечера.

– Шикарный кабачок, девки! Это вам не клиторами подБольшим театром трясти!

– Очень мило! А мальчики какие! Особенно этот, навходе…

– Слушайте, у Виктюка новый красавчик завелся в труппе,так у него балдометр – закачаться можно!..

Я зашла в кабинку, со злостью спустила воду, а потомприсоединилась к девицам: начала подкрашивать губы.

Один из мужиков заинтересованно поглядывал на меня взеркало, а потом протянул наманикюренную лапу к помадному тюбику.

– Какой тон, подруга?

Не удостоив его и взглядом, я выскользнула из туалета. Нашлав бильярдной Серьгу, и мы вернулись в зал.

А там уже было то, чего я ждала весь вечер. Несколькосоставленных в центре зала столиков оккупировал Володька Туманов со свитой.Свита его, за исключением нескольких человек, была женской, что вызвалонестройный глухой ропот в рядах гомосексуалистов. Но протестовать в открытуюникто не решался – критическая масса Володькиного тела намного превышала массухудосочных гомиков, вместе взятых.

Володька чувствовал себя прекрасно – этому способствовалимолоденькие девчонки в его окружении, которые напропалую стали строить глазкигомосексуалистам. Кроме них, вокруг Володьки вилось несколько молодых людей,похожих на начинающих жиголо.

Я подобрала спину, напустила на лицо выражение скучающейпресыщенности и молча прошла мимо Володьки, в то время как маленький Серьгаподскочил к нему и троекратно, по-русски, облобызался.

Мы снова сели за столик, и я углубилась в стакан с вином,краем глаза держа в поле зрения Володьку. Мое появление вызвало у Тумановасмутное беспокойство, он то и дело поворачивал огромную лохматую голову в нашусторону. Наконец, не выдержав, направился к Серьге, присел за краешек стола.Деревянный стул под Тумановым жалобно скрипнул.

– Что за человек? – грубым веселым голосом обратился онк Серьге и указал на меня. – Почему не в тюрьме?

– Это Ева, – в очередной раз представил меня Серьга.

– Только не вздумай сказать, что эта дивнаяэкзотическая орхидея произросла в деревне Колокуды!

– Да нет, она из Питера.

– Милое дело, – обратился Володька ко мне, – а я тутнедавно зубы себе вставил, так что у меня мостов теперь, как на Неве. Кстати,вам какой мост больше нравится?

– Поцелуев, – улыбнувшись, ответила я и посмотрела наВолодьку равнодушно-призывным взглядом.

– Если ты скажешь, что это твоя девушка, – я тебяуволю, а перед этим удавлю! – пригрозил Володька Серьге.

– Да пошел ты! – огрызнулся Серьга. – Лучше тете ГлебеНародницкой кулаком погрози!

– Что, и она здесь? – удивился Володька; между собойони уже давно причислили несчастного Глебика к женскому роду. – Прямо всявгиковская клоака сюда канализировалась.

– А я тебя предупреждал – не фиг сюда пидоров гнойныхпускать. Их теперь не выкуришь!

– Как вам может нравиться такая деревенщина? –обратился Володька ко мне. – Никакой деликатности. У него же не пенис, амотыга.

– А у вас? – надменно разлепила губы я.

– А у меня – самонаводящаяся ракета “СС-300”!

– Ходить не мешает?

– Серьга, да она зубки показывает, – восхитилсяТуманов, – хорошенькие зубки!

К столику уже подошел официант. Володька что-то шепнул емуна ухо. Спустя несколько минут официант снова появился с кувшином вина иблюдечком “бандерильяс”.

– Предлагаю выпить на брудершафт! – провозгласилТуманов. – Вы мне кого-то напоминаете.

– Не обложку ли журнала “Плейбой”, на которую выдрочили в ранней юности? – Я сказала это, по-прежнему не глядя на Туманова,который даже прикрыл глаза от восхищения. Интуитивно я выбрала единственноверный тон, который мог зацепить Володьку: пошловато-откровенные реплики иравнодушный взгляд в пространство.