сын. Я тоже хочу быть достойным человеком, я стал бы мстить им за моего вождя. Они не много выиграли бы от твоей смерти. Хотя мы, конечно, много бы проиграли.

Бер ответил ему только благодарным взглядом и слегка улыбнулся, слишком смущенный, чтобы говорить. Алдана ценили как человека храброго и опытного. Он повидал на веку немало всяких вождей, сражался под разными стягами от Хедебю д Киева. И если он признал Бера, годящегося ему в сыновья, вождем, достойным мести, это о многом говорило. Трудно было сильнее ему польстить.

– А ты, Вальгест? – Уже более веселым взглядом Бер взглянул на наемника. – Алдан много лет жил с Улебом в одном доме, служил его приемному отцу. Но ты среди нас – человек новый, ни с кем не связанный, Улеба и вовсе ни разу не видел…

– Не всегда требуется много лет, чтобы разглядеть, кто чего стоит. – Вальгест опустил рог, из которого пил. Все взгляды с ожиданием устремились к нему, и с особенным вниманием, как отметил Бер, взгляд Правены. – Если бы эти люди уничтожили тебя как законного мстителя за Улеба, я… – он повернул голову и взглянул на Правену, – я знаю, что стал бы делать. Я поселился бы близ его сына – того, который сейчас едва учится ходить. – Он говорил, глядя в глаза Правене и обращаясь к ней одной. – Я оберегал бы его от тех, кому он мешает уже тем, что живет на свете. Я с детства обучал бы его всем нужным умениям. Когда ему исполнится двенадцать лет, я взял бы его с собой в лес и научил тому, чему сейчас мало кто научит. Уже к пятнадцати годам я сделал бы его величайшим воином в этой стране. И те, кто думал, что малый ребенок им не угрожает, однажды узнали бы, как ошиблись. Его отец был бы отомщен, клянусь стенами Асгарда. А род – продолжен.

Вальгест говорил негромко и спокойно, но при последних его словах сами стены Асгарда вспыхнули золотом и багрянцем в закатном небе. В его словах дышала жутковатая древность – те времена, когда дядя по матери уводил юного племянника в лес и обучал бегать в волчьей шкуре, безжалостно лишая жизни врагов, сколько бы их ни было, исцеляя свои раны травами и заклятьями. Много лет готовя себя к мести, как это делали Сигмунд и Синфиотли ради памяти Вёльсунга. Голос Вальгеста шел как будто из самого сердца того леса, звучал из-под шкуры седого волка-оборотня, и дрожь пробирала слушателей, сидящих среди могил.

Правена опустила глаза и зажмурилась, стараясь не дать слезам пролиться. А Бер вдруг острее, чем когда-либо, ощутил боль от своего вынужденного перехода «в волки». Улеб оставил сына, который за него отомстит, а достойного наставника ему пошлют боги. У Бера детей не было. Случись что, за него найдутся мстители. Но месть осуществляется не ради самой мести, не ради смерти врага. А ради жизни рода, ради сохранения его удачи, ради доли будущих поколений. Начало этим поколениям мог дать только он сам.

Мысль Бера сама собой перескочила к Вефрид, сидевшей с ним бок о бок. Не то чтобы Бер испытывал к ней безумную любовь, но находил ее достойной во всех отношениях девой, именно такой, в какой человек его положения обрел бы благородную хозяйку своего дома. И то, что она была так юна, так невелика ростом и легко сложена, так не схожа с величественной королевой или валькирией из сказаний, каким-то образом лишь подчеркивало, что все эти королевы и валькирии заложены в ней, чтобы в свой срок прорасти – и в ней самой, и в ее дочерях и внучках. Будто яблоневое семечко, она воплощала в себе и древность рода, и его великое будущее, глубокие корни и цветущую крону. В этот миг Вефрид представилась ему сокровищем, ради которого стоит совершать подвиги. И ведь она, благодаря мудрости Сванхейд, была предназначена ему еще до рождения. Если бы не это злосчастное убийство, что мешало бы ему новой зимой просто поехать с обозом торговых людей и посмотреть, у кого хранится янтарный камень Сванхейд?

Вефрид тем временем тоже предавалась размышлениям, невеселым на свой лад, невольно сравнивая себя с Алданом, Вальгестом и даже Правеной.

– Вам от меня не было никакой пользы, – тихо и грустно сказала она Беру. – Один только вред. Если бы я не привезла сюда вести о вашей погоне, они ничего не узнали бы и Дюри был бы жив. Но это не мы так захотели. Наш альв сказала, что я должна поехать с вами.

Бер не сразу ответил: он сам уже думал об этом все дни, что прошли после выстрела из тьмы.

– Нам трудно судить о замыслах норн и тем более богов. – Он взглянул вверх, в серые облака. – Ты поехала, потому что так велел ваш альв. А ему, надо думать, приказал это сам Всеотец, ведь он – слуга Одина, верно?

– Да. Один из двух его волков. Он может принимать облик волка и человека. И вообще любой, какой захочет. Модир говорила, что однажды он превратился в коня и повез ее на себе.

– Но в любом облике он исполняет волю Одина. Воля Одина была в том, чтобы ты поехала с нами, привезла сюда весть о нас, а потом…

– Это что же получается? – Пораженная ужасом, Вефрид схватила руку Бера. – Это он хотел, чтобы они пошли к вам навстречу и… застрелили… тебя.

Бер помолчал, и в его молчании было подтверждение: он сам додумался именно до этого. Вефрид застыла. По сути, Один сделал ее стрелой, как ту омелу, что пронзила грудь Бальдра. Маленькую глупую ветку омелы, что по чужой воле стала орудием убийства…

– Я, признаться, думал… – обронил Бер, – что Всеотец хочет только отвлечь меня от этого дела. Заставить думать о… – он повернул голову и взглянул в потрясенное лицо Вефрид, – о другом.

Как ему хотелось сейчас рассказать ей о своих недавних мыслях – о свадебном пиве и «утреннем даре», о доме в Хольмгарде, которым они вдвоем правили бы на радость Сванхейд, о многолюдных пирах, где Вефрид подавала бы знатным гостям позолоченный рог с медом, о сыновьях и дочерях… В ее глазах он видел отражение этого самого дома. Но говорить о нем не имел права, и он был далек, как если бы между ними лежал сам ледяной Ётунхейм.

– А Всеотец хотел… – сказал Бер вместо этого, с трудом возвращая свои мысли в нынешний день, – на то похоже… разом избавить