— Помочь что-то найти, босс?

— Нет. Поглядывай вон на ту крошку. Я справлюсь сам.

Я вытащил купон на бесплатный «Чекере НАСКАР бургер» («Тыдолжен есть!» — гласила надпись на купоне). Перевернул. На обратной сторонетекста не было. Я работал быстро, не думая. Закончил ещё походу песни. Подмаленькой картинкой написал пять печатных букв. Сама картинка напоминала тезавитушки, которые я рисовал в другой жизни, разговаривая (обычно скаким-нибудь кретином) по телефону. Пять букв: «ПЕРСЕ» — название моегозагадочного корабля. Только я не был уверен, как именно нужно произносить этослово. Я бы поставил ударение на втором слоге, но тогда слово звучало бы почтикак «Персей», а я считал, что следовало ограничиться «персе».

— Что это? — спросил Джек, глянув на рисунок, а потом сам жеи ответил: — Маленькая красная корзина для пикника. Симпатично. А почемуПерсей?

— Надо говорить — персе.

— Как скажете, босс.

Шлагбаум у въезда на мост поднялся, и Джек покатил наДьюма-Ки.

Я смотрел на маленькую красную корзину для пикника (толькодумал, что её следует называть плетёнкой, раз уж изготовили её из сплетённыхивовых прутьев) и гадал, почему она кажется мне такой знакомой. Потом до менядошло, что знакома мне не сама корзина, а фраза о ней. В ту ночь, когда япривёз Уайрмана из Мемориальной больницы Сарасоты, Элизабет сказала: «Поищитекорзинку для пикника няни Такой-то». Это было в последний вечер, когда я виделЭлизабет в compos mentis,[146] теперь я это осознавал. «Она на чердаке. Онакрасная». И: «Вы её найдёте, я уверена». И: «Они внутри». Только когда яспросил, о чём она говорит, она мне ответить уже не смогла. Здравый ум еёпокинул.

«Она на чердаке. Она красная».

— Само собой, — сказал я. — Всё у нас красное.

— Что, Эдгар?

— Ничего. — Я смотрел на украденную ручку. — Просторазмышляю вслух.

Картину «Девочка и корабль № 8» (последнюю из цикла, я вэтом практически не сомневался) я закончил, но всё-таки стоял перед ней,разглядывая в лучах заходящего солнца. Рубашку я снял. «Кость» транслировала«Copperhead Road». Над этой картиной я работал дольше, чем над любой другой(начал осознавать, что в ней слились все предыдущие), и она нервировала.Поэтому всякий раз, прервав работу, я занавешивал картину простынёй. Теперь,окидывая её, как я надеялся, беспристрастным взглядом, я осознал: нервировала —не то слово; эта картина просто ужасала. Ты словно всматривался в обезумевшийразум.

И, возможно, я её ещё недоделал. Конечно, на ней нашлось быместо для красной корзинки для пикника. Я мог повесить её на бушприт «Персе».Действительно. Почему бы нет? На этой чёртовой картине хватало фигур и вещей.Всегда нашлось бы место ещё для одной.

Я протянул кисть, окунул её в краску (подошла бы и кровь), итут зазвонил телефон. Я мог бы не реагировать (не отреагировал бы, если бнаходился в рисовальном трансе), но решил, что это не тот случай. Корзина дляпикника была лишь мелким нюансом, одним из многих. Поэтому я положил кисть ивзял трубку. Звонил Уайрман, очень взволнованный.

— Сегодня она пришла в себя, Эдгар! После полудня! Возможно,это ничего не значит, я пытаюсь не тешить себя ложными надеждами, но раньшетакое уже случалось: сначала один ясный период, потом второй, третий, онисливаются, и она становится сама собой, хотя бы на время.

— Она знает, кто она? Где находится?

— Сейчас нет, но полчаса назад, где-то в половине шестого,знала и кто она, и кто я. Послушай, мучачо… она сама прикурила свою чёртовусигарету!

— Я обязательно сообщу об этом министру здравоохранения США,— ответил я, но подумал, что в половине шестого мы с Джеком как раз стояли уразведённого моста. Примерно в то время, когда я почувствовал необходимостьрисовать.

— Кроме сигареты ей чего-то хотелось?

— Она попросила поесть. А перед этим — подкатить её кФарфоровой деревне. Хотела заняться статуэтками, Эдгар! Ты помнишь, когда такоеслучалось в последний раз?

Я помнил. И радовался тому, что у моего друга такойсчастливый взволнованный голос.

— Когда мы прибыли туда, ей уже стало хуже. Она огляделась испросила, где Перси? Сказала, что ей нужна Перси, что Перси пора отправляться вжестянку.

Я посмотрел на мою картину. На мой корабль. Теперь он былмоим, всё так. Моим «Персе». Я облизнул губы, которые вдруг загрубели. Такимиони были, когда я впервые пришёл в себя после несчастного случая. Когда мнедаже не удавалось вспомнить, кто я. Вы знаете, как это странно? Вспоминать отом, как забывал — всё равно что смотреть в бесконечный коридор с зеркалами.

— Которая из них Перси?

— Если б я знал! Когда она хочет, чтобы я бросил жестянку впруд, она всегда кладёт туда статуэтку-женщину. Обычно пастушку с отбитымлицом.

— Она сказала что-нибудь ещё?

— Попросила принести еду, я же тебе говорил. Томатного супа.И персиков. К тому времени она уже перестала смотреть на статуэтки, в голове унеё всё спуталось.

У неё всё спуталось в голове, потому что она не увиделаПерси? Или «Персе»? Может… но если у неё когда-то и был фарфоровый корабль, яего никогда не видел. Я подумал (и не в первый раз), что Персе — подозрительноеслово. Не вызывающее доверия. Постоянно меняющееся.

— В какой-то момент она сказала мне, что стол течёт.

— Он действительно потёк?

Короткая пауза. Затем он сказал, совсем невесело:

— Мы хотим посмеяться за счёт Уайрмана, дорогой амиго?

— Нет, мне любопытно. Что она сказала? Только точно.

— Я тебе уже говорил. «Стол течёт». Но её статуэтки, если тывдруг не заметил, стоят на деревянном столе, а не на водяном матрасе.

— Успокойся. Не растеряй хорошие мысли.

— Я пытаюсь, но должен сказать, ты излишне увлёкся этойразговорной игрой, Эдстер.

— Не называй меня Эдстер, звучит, как коллекционный «форд».Ты принёс ей суп, и она… что? Опять потеряла связь с реальностью?

— В значительной степени — да. Сбросила пару статуэток напол. Лошадь и девушку-ковбоя. Они разбились. — Уайрман тяжело вздохнул.

— Она сказала «Стол течёт» до того, как попросила принестиеду, или после?

— До, после, какое это имеет значение?