– Потому что, согласно тому расписанию,которое вы сами составили, ваш рейс прибыл в десять тридцать пять утра.

– Да, в это время самолет должен былприземлиться, но, видите ли…

– Мне неинтересно выслушивать, что, с вашей,точки зрения, я должна видеть, Ан-дре-а. Это совершенно непростительноеопоздание, и, надеюсь, вы понимаете, что в ближайшие две недели такое поведениебольше не должно иметь места.

– Да, конечно. Мне очень жаль.

Сердце у меня колотилось как бешеное, и ячувствовала, как щеки начинают пылать от унижения. Унизительным было самообращение, но еще более тошно было сознавать, что я потворствую ей. Я толькочто извинилась – и вполне искренне – за то, что не смогла заставить самолетприземлиться точно в указанное в расписании время, а потом еще и за то, чтонедостаточно сообразительна, чтобы суметь никем не замеченной пробраться черезфранцузскую таможню.

Я неуклюже прижалась лицом к стеклу и смотрелана уличную суету, которую осторожно преодолевал мой лимузин. Женщины здеськазались намного выше, мужчины – галантнее, и почти каждый, кого я видела, былодет со вкусом, хорошо сложен и обладал изысканными манерами. Я уже однаждыбыла в Париже, но выходить на прогулку из скромного пансиона в бедном парижскомпригороде – совсем не то, что смотреть с заднего сиденья лимузина, как мелькаютв окне шикарные бутики и очаровательные летние ресторанчики. Я думала о том,что все это может стать для меня привычной картиной, но тут встревоженный моимвидом водитель повернулся и показал мне «на всякий случай», где у него хранятсянесколько бутылочек с водой.

Автомобиль затормозил перед входом, иимпозантный джентльмен, одетый в безукоризненно и явно сшитый на заказ костюм,открыл мне дверь.

– Мадемуазель Сакс, какое удовольствие наконецвстретить вас. Я Жерар Рено.

У него был спокойный, сдержанный голос, а поего серебристой шевелюре и сухому, с резкими чертами лицу я поняла, что оннамного старше, чем мне казалось, когда я говорила с ним по телефону.

– Мсье Рено, я так рада с вами познакомиться!

Все, чего мне в тот момент хотелось, – этозаползти в уютную мягкую постель и отоспаться как следует, отдохнуть оттягостного перелета. Но мсье Рено не оставил от моих надежд камня на камне.

– Мадемуазель Андреа, мадам Пристли желает,чтобы вы немедленно явились в ее апартаменты. Боюсь, прежде чем вы сможетезайти в ваш номер, – добавил он, и на лице у него было написано такое смущение,что на мгновение я пожалела его больше, чем себя. Он явно не был рад встретитьменя таким известием.

– Охренеть можно, – пробормотала я, не сразузаметив, как это шокировало мсье Рено. Что ж, я тут же подарила емуобаятельнейшую из своих улыбок и попробовала загладить свой промах. –Пожалуйста, простите, у меня был такой утомительный перелет. Не подскажете ли,где я могу найти Миранду?

– Ну конечно, мадемуазель. Она в своихапартаментах и, насколько я могу судить, очень жаждет вас видеть.

Я внимательно наблюдала за лицом мсье Рено и,как мне показалось, заметила на нем легкую тень недовольства; и хотя потелефону он всегда казался мне невыносимо корректным, я была рада пересмотретьсвою точку зрения. Он был слишком хорошим профессионалом, чтобы проявлять своичувства, не говоря уж о том, чтобы облечь их в слова, но я решила, что оннаверняка так же ненавидит Миранду, как и я. Не то чтобы я могла чем-топодкрепить это ощущение – просто я и мысли не допускала, что кто-то можетотноситься к ней без ненависти.

Двери лифта раскрылись, и мсье Рено,улыбнувшись, жестом пригласил меня войти. Затем он сказал несколько слов по-французскисопровождавшему нас портье и махнул мне рукой, а портье подвел меня к дверям вапартаменты Миранды. Он постучал, а потом испарился, оставив нас с Мирандойодин на один.

Я на мгновение подумала, что Миранда самаоткроет дверь, но это было совершенно нереально. За те одиннадцать месяцев, чтоя провела с ней бок о бок, я ни разу не видела, чтобы она делала хотьчто-нибудь, отдаленно напоминающее физический труд, – даже такие элементарныевещи, как ответить на телефонный звонок, повесить в шкаф собственное пальто илиналить себе стакан воды. Создавалось впечатление, что у нее каждый день –суббота, день отдохновения, и сама она придерживается всех установлений,обязательных для правоверной еврейки, ну а я, конечно, была ее «субботним гоем»[19].

Хорошенькая горничная открыла мне дверь ипригласила войти; глаза у нее были влажными, и она не отрываясь смотрела в пол.

– Ан-дре-а! – раздался зов из глубин самойпотрясающей гостиной, какую я когда-либо видела. – Ан-дре-а, к сегодняшнемувечеру мне понадобится выглаженный костюм от Шанель, он весь помялся за времяперелета. Почему-то говорят, что «конкорд» очень заботливо обращается сбагажом, но по моим вещам этого не скажешь. Кроме того, позвоните в школуХораса Манна и проверьте, там ли девочки. Вы будете делать это каждый день,Аннабель я не доверяю. Каждый вечер вы будете связываться с Кэссиди и Каролинойи записывать, что им задали, когда и какие у них контрольные. Доклад будетеподавать мне в письменном виде каждое утро перед завтраком. Да, и немедленнонайдите мне сенатора Шумера. Это срочно. И последнее: скажите этому идиотуРено, что он обязан присылать мне компетентных людей, а если их так трудноподобрать, то мне придется обратиться за помощью к менеджеру отеля. Эта девицапросто умственно отсталая.

Я взглянула на девушку: она забилась в уголок,тряслась как осиновый лист и изо всех сил старалась не заплакать. Я подумала,что она, наверное, понимает по-английски, и постаралась выразить взглядом всесвое сочувствие, но она продолжала дрожать. Силясь запомнить все выпаленныезалпом приказы, я обвела глазами комнату.

– Будет сделано! – прокричала я в направленииее голоса, доносившегося откуда-то из-за кабинетного рояля. Повсюду с большимизяществом были расставлены вазы с цветами; я насчитала их больше пятнадцати. –Я сейчас же займусь всем, что вы сказали.