она час простояла на ветру, не смыкая век. Веки отказывались моргать, и она не могла шевелить губами.

Здесь есть… пыль. Должна быть.

Думай. Напрягись. Что? Она действовала без размышлений. Банка на подоконнике. На случай прорыва защитного круга. Негнущимися пальцами Тишина открутила крышку. При виде своей руки в далеком уголке разума всколыхнулся ужас.

«Умираю. Я умираю».

Она погрузила банку с серебряной пылью в бочку с водой и, вытащив ее, поковыляла к Вильям-Энн. Упала на колени рядом с девочкой, расплескав много воды. Остаток Тишина вылила трясущейся рукой на лицо дочери.

– Пожалуйста. Прошу тебя.

Темнота.

– Нас послали сюда, чтобы мы были сильными, – сказала бабушка, стоя на краю возвышающегося над водой утеса.

Ветер закручивал ее седые волосы, разметывал их, как клочья тени.

Она обернулась к Тишине; обветренное лицо покрывали капли воды от разбивающегося внизу прибоя.

– Нас послал Запредельный Бог. Это часть его замысла.

– Легко тебе говорить, – огрызнулась Тишина. – Ты все можешь подвести под этот туманный замысел. Даже уничтожение мира.

– Я не желаю слышать от тебя богохульство, дитя.

Голос бабушки походил на шарканье сапог по гравию. Она подошла к Тишине.

– Ты можешь возмущаться Запредельным Богом сколько хочешь, но ничего не изменится. Вильям был беспомощным болваном. Тебе лучше без него. Мы Первопроходцы. Мы выживем. Именно мы сумеем когда-нибудь победить Зло.

Она прошла мимо Тишины.

После смерти ее мужа Тишина ни разу не видела на лице бабушки улыбку. Улыбки только зря тратили силы. А любовь… любовь осталась на родине. Вместе с людьми, погибшими по вине Зла.

– Я жду ребенка, – сообщила Тишина.

Бабушка остановилась.

– От Вильяма?

– От кого же еще?

Бабушка продолжила идти.

– Ни слова осуждения? – повернулась к ней Тишина, складывая на груди руки.

– Сделанного не воротишь. Мы Первопроходцы. Чему быть, того не миновать. Меня больше беспокоит пристанище и как заплатить этим проклятым фортам.

«У меня есть кое-какая идея. – Тишина думала об объявлениях о награде, которые начала собирать. – Даже ты на такое не осмелишься. Нечто опасное. Нечто невообразимое».

Бабушка добралась до Леса и хмуро оглядела Тишину, затем натянула шляпу и шагнула под деревья.

– Я не позволю тебе вмешиваться в жизнь моего ребенка, – прокричала Тишина ей в спину. – Я выращу его сама, как считаю нужным!

Но бабушка уже растворилась в тенях.

Пожалуйста. Прошу тебя.

Я все сделаю!

Я не могу тебя потерять. Я не могу…

Тишина очнулась, глядя в потолок, судорожно хватая ртом воздух и царапая половицы.

Жива. Она жива!

Конюх Доб стоял на коленях рядом, держа в руках банку с серебряной пылью. Она прокашлялась, поднимая пальцы – налитые живой плотью – к шее. Невредима, хотя жутко першит из-за серебряных крошек, прилипших к горлу. Кожу покрывали черные хлопья испорченного серебра.

– Вильям-Энн! – воскликнула она, оборачиваясь.

Девочка лежала на полу возле двери. Левый бок Вильям-Энн, где ее коснулся дух, почернел. Лицо выглядело неплохо, но кисть руки походила на иссохший скелет. Придется ампутировать. Ноге тоже досталось, но Тишина не могла сказать, насколько плохо дело, не осмотрев раны.

– Ох, дитя… – Тишина опустилась на колени рядом с ней.

Девочка спокойно дышала. Учитывая все обстоятельства, этого достаточно.

– Я попытался, – сказал Доб. – Но вы и так уже сделали все, что можно.

– Спасибо, – произнесла Тишина.

Она повернулась к стареющему мужчине с высоким лбом и тусклыми глазами.

– Вы его поймали? – спросил Доб.

– Кого?

– Преступника.

– Я… да, поймала. Но мне пришлось его оставить.

– Найдете другого, – монотонно пробубнил Доб, поднимаясь на ноги. – Лис всегда кого-то находит.

– Ты давно знаешь?

– Я идиот, мадам. Но я не дурак.

На прощание он наклонил голову и ушел, как всегда ссутулившись.

Тишина встала на ноги и с кряхтеньем подняла Вильям-Энн.

Она отнесла дочь в комнату наверху и там осмотрела.

С ногой все обстояло не так плохо, как она опасалась. Пару пальцев придется ампутировать, но ступня сохранилась. Вся левая сторона тела Вильям-Энн почернела, словно обуглилась. Со временем кожа поблекнет и станет серой.

Каждый, кто увидит ее, будет знать, что произошло. Многие мужчины не захотят к ней прикасаться, страшась порока. Это может обречь девушку на одинокую жизнь.

«Я немного знакома с такой жизнью», – думала Тишина, погружая тряпку в ведро с водой и омывая лицо дочери. Вильям-Энн проспит весь день. Она побывала на волосок от смерти, чуть сама не стала тенью.

Тело не скоро оправится от такого потрясения.

Конечно, Тишина тоже оказалась в объятиях смерти. Но она уже бывала там раньше. Еще один из предусмотрительных бабушкиных уроков. О, как же она ненавидела эту женщину. Только благодаря суровым тренировкам, закалившим характер, Тишина стала той, кем являлась. Неужели можно одновременно чувствовать благодарность к бабушке и ненавидеть ее?

Тишина закончила умывать дочь, переодела ее в мягкую ночную рубашку и оставила в постели. Себруки все еще спала после настойки, которой Тишина напоила ее вечером.

Так что мать спустилась на кухню, чтобы все обдумать.

Она упустила награду. Тени уже добрались до тела; кожа рассыпалась в прах, череп почернел. Она не сможет доказать, что это Честертон.

Тишина присела за кухонный стол и сложила перед собой руки.

Ей хотелось глотнуть виски, чтобы заглушить ночные ужасы. Тишина провела в размышлениях несколько часов. Сможет ли она откупиться от Теополиса? Одолжить у кого-нибудь денег? Но у кого? Или же найти другого преступника. Но в последнее время через пристанище проходило так мало людей. Теополис уже предупредил ее, показав приказ. Он подождет выплаты день-другой, а потом заявит права на пристанище.

Неужели она через столько прошла, чтобы все потерять?

Тишина проснулась оттого, что на лицо падал солнечный свет, а ветерок из разбитого окна щекотал щеку. Она моргнула, потягиваясь, и тут же пожалела. Руки ломило. Затем она вздохнула и направилась к кухонной стойке. Тишина оставила на виду все приготовления к вчерашней ночной вылазке. Глиняные миски с пастой все еще слабо светились. Арбалетный болт с серебряным наконечником лежал у задней двери, где она его уронила. Нужно прибраться и приготовить для немногочисленных гостей завтрак. А затем придумать какой-то способ…

Задняя дверь открылась, и кто-то вошел внутрь.

…разобраться с Теополисом. Тишина бесшумно выдохнула, глядя на его чистую одежду и снисходительную улыбку на лице. Грязные сапоги оставляли следы на полу кухни.

– Тишина Монтана. С добрым утром, хм?

«Тени, – подумала она. – У меня сейчас нет на него сил».

Теополис направился к окнам, чтобы закрыть ставни.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– А? Ты же сама не хотела, чтобы люди видели нас вместе? Вдруг они догадаются, что ты получаешь через меня вознаграждение? Я всего лишь пытаюсь защитить тебя. Что-то случилось? Ты выглядишь ужасно, хм.

– Я знаю, что ты сделал.

– Знаешь? Видишь ли, я много чего делаю. Что именно ты имеешь в виду?

О, как же ей хотелось стереть с его лица эту ухмылку, перерезать горло и раздавить раздражающий выговор жителя Последнего порта. Но она не могла. Он был чертовски хорошим актером. У нее имелись догадки, скорее всего верные. Но не было