Двойная радуга исчезла, солнце тоже скрылось, опятьсобирался дождь.

— Энн, если б не вы и не Людвиг, за эти три года я бысошла с ума. Вы и сами это знаете. Иной раз ночью проснусь и думаю, что бы сомной стало, если б Люк устроил меня не к таким добрым людям. Вы всегда обо мнезаботились гораздо больше, чем Люк.

— Чепуха! Если б Люк устроил вас к недобрым людям, выбы уехали назад в свою Дрохеду — и как знать, возможно, это было бы к лучшему.

— Нет. С Люком у меня вышло нескладно, но так гораздолучше — что я осталась и во всем разобралась.

По плантации медленно приближался дождь — и уже потускневшийбез солнца тростник скрывался из глаз, словно отрезанный громадным серым ножом.

— Вы правы, мне нездоровится, — сказалаМэгги. — Я нездорова с тех самых пор, как зачата Джастина. Я все времястаралась собраться с силами, но, видно, доходишь до какого-то предела — и тебяуже на это не хватает. Ох, Энн, я так устала и уже ни на что не надеюсь! Я имать плохая, а ведь это мой долг перед Джастиной. Она не по своей воле родиласьна свет, это я виновата. А главное, я ни на что не надеюсь, потому что Люкникак не дает мне сделать его счастливым. У нас был бы дом, уют, но он не хочетжить со мной под одной крышей, не хочет, чтобы у нас были дети. Я его не люблю,никогда я его не любила, как надо любить, когда выходишь замуж, может быть, онс первой минуты это почувствовал. Может быть, если б я его любила, он бы велсебя по-другому. Как же мне его винить? Наверно, я одна во всем виновата.

— А любите вы архиепископа.

— Да, люблю, еще совсем девчонкой полюбила. Я плохо сним обошлась, когда он в этот раз приехал. Бедный Ральф! Я не имела права так сним говорить, он ведь меня нисколько не поощрял. Надеюсь, он все-таки понял,что мне в этот раз было очень худо, я измучилась, я была такая несчастная.Только об одном и думала, что должна бы родить ребенка от него, а этоневозможно и никогда этому не бывать. Как несправедливо! У протестантовсвященники женятся, а католикам почему нельзя? И не уговаривайте меня, чтокатолические священники больше заботятся о своей пастве, все равно не поверю.Видела я и бессердечных патеров и добрейших пасторов. А вот из-за этого обетабезбрачия мне пришлось уехать от Ральфа, связать свою жизнь с другим, отдругого родить ребенка. И знаете, что я вам скажу, Энн? Это такой же гнусныйгрех, как если бы Ральф нарушил свой обет целомудрия, а то и похуже. По законамкатолической церкви выходит, будто мне грешно любить Ральфа, а ему грешнолюбить меня — простить ей этого не могу!

— Уезжайте, Мэгги. Отдыхайте, ешьте, спите иперестаньте изводить себя. Может быть, когда вернетесь, вы сумеете уговоритьЛюка взять и купить эту самую ферму. Я знаю, вы его не любите, но, может быть,если он даст вам хоть малейшую возможность, вы еще станете с ним счастливы.

Серые глаза Мэгги казались того же цвета, что и сплошнаястена дождя вокруг дома; обеим приходилось почти кричать, так гремел он пожелезной крыше.

— Да ведь в этом все дело, Энн! Когда мы с Люком ездилив Этертон, я наконец поняла: пока у него есть силы, нипочем он не уйдет стростниковых плантаций. Ему нравится такая жизнь, очень нравится. Нравится,когда кругом мужчины, такие же крепкие, независимые, нравится вечностранствовать. Теперь я понимаю: он всегда был бродягой. А женщина ему не нужнадаже и для удовольствия, тростник отнимает у него все силы. И потом, как бы вамобъяснить… Люк такой, ему совершенно все равно, он может есть, сидя не застолом, а за фанерным ящиком, и спать прямо на полу. Понимаете? Его не заманишьуютом, какими-то милыми, красивыми вещами, ему все это ни к чему.

Иногда мне кажется, он просто презирает все милое, красивое.В них — слабость, от них он и сам станет слабым. Его ничуть не тянет переменитьобраз жизни, и мне нечем его соблазнить.

Мэгги с досадой поглядела на потолок веранды, словно усталаперекрикивать шум дождя.

— Не знаю, Энн, хватит ли у меня сил на такую вотодинокую бездомную жизнь — еще на десять, пятнадцать лет или сколько тампройдет, пока Люк наконец не выдохнется. У вас мне очень хорошо, не думайте,что я неблагодарная. Но мне нужен дом, свой дом! Я хочу, чтобы у Джастины былибратья и сестры, хочу вытирать пыль со своей мебели, шить занавески на своиокна, готовить на своей плите, для своего мужа. Ох, Энн! Я самая обыкновеннаяженщина, вы же знаете, я не честолюбивая, и не такая уж умная, и не очень-тообразованная. И мне не так много надо: мужа, детей и свой дом. И чтобы менянемножко любили — хоть кто-нибудь!

Энн достала носовой платок, вытерла глаза и попыталасьзасмеяться.

— Ну и размазни же мы с вами! Но я понимаю, Мэгги,прекрасно понимаю. Мы с Людвигом женаты десять лет, и это единственносчастливые годы в моей жизни. Пяти лет я заболела детским параличом — и вотосталась калекой. Была уверена, что никто на меня никогда и не посмотрит. Никтои не смотрел, бог свидетель. Когда мы встретились с Людвигом, мне исполнилосьтридцать, я была учительницей, этим зарабатывала на жизнь. Он на десять летмоложе меня, и когда он сказал, что любит, что хочет на мне жениться, я простоне приняла это всерьез. Испортить жизнь совсем молодому человеку, Мэгги, —что может быть ужаснее! Пять лет я обращалась с ним хуже некуда, и насмехалась,и злилась, а он все равно приходил опять. И я вышла за него и счастлива. Людвигговорит, что и он счастлив, не знаю, не уверена. Ему пришлось от многогоотказаться, и от детей в том числе, и с виду он теперь старше меня, бедняжка.

— Это все здешняя жизнь, Энн, и здешний климат. Дождьперестал так же внезапно, как начался; выглянуло солнце, в небе, еще затянутомдымкой, заиграла яркая радуга, из стремительно уносящихся туч лиловой громадойвыплыла гора Бартл-Фрир.

— Я поеду, — снова заговорила Мэгги. —Большое вам спасибо, что вы это придумали, наверно, мне это необходимо. Тольковедь вам будет так хлопотно с Джастиной…

— Да нет же! Людвиг все обдумал. Мне до вас помогала похозяйству такая Анна-Мария, у нее есть младшая сестра Аннунциата, она хочетпоехать в Таунсвилл, служить няней. Но она через несколько дней кончает школу,а ей только в марте исполнится шестнадцать. Так что, пока вы в отъезде, онабудет к нам ходить. И она прекрасно умеет обращаться с маленькими. В семействеТезорьеро куча малышей.

— А где этот остров Матлок?

— У Большого Барьерного рифа, как раз у проливаУитсанди. Очень тихий, уединенный островок, по-моему, туда обычно ездятновобрачные на медовый месяц. Вы знаете, как бывает в таких местах — не однабольшая гостиница, а отдельные домики. Вам не придется выходить к общему столу,за которым полно народу, быть любезной с людьми, на которых и смотреть нехочется. Да в это время года там, наверно, и нет никого, боятся летнихциклонов. Мокредь с дождями никого не пугает, а летом ехать на Риф охотниковнет. Наверно, дело в том, что туда ездят больше из Сиднея и Мельбурна, а летоми в Сиднее, и в Мельбурне чудесно, уезжать незачем. Вот на зиму, на июнь, июльи август южане снимают домики загодя, за три года вперед.