том же месяце Яков VI Шотландский известил свою мать Марию Стюарт, что, учитывая ее пребывание в плену, ему остается только одна возможность – «отказаться от объединения себя с ней в качестве верховной власти Шотландии и рассматривать ее единственно как королеву-мать». Елизавету, напротив, посол Якова заверил, что король привязан к ней «будто побочный сын». В переписке они продолжали использовать риторику матери и ребенка, к тому же Елизавета приходилась Якову крестной матерью, а в XVI веке это было важным обязательством.

Мария восприняла известие очень остро. «Прошу тебя обратить внимание, что я твоя настоящая и единственная королева, – написала она сыну. – Больше не оскорбляй меня титулом королевы-матери… в Шотландии нет ни короля, ни королевы, кроме меня». Елизавете она заявила: «Без него я остаюсь и останусь по праву до конца своей жизни королевой и правителем… а вот он без меня слишком незначителен, чтобы думать о возвышении». Ее проигнорировали, и, когда годом позже Яков VI подписывал свой договор с Англией, она не стала даже пешкой, которой желала бы сыграть та или другая сторона.

Если жизнь Марии Стюарт потеряла ценность для других, то теперь и для нее самой она имела ценность лишь относительную. У Марии исчезли причины отказываться от участия в следующем заговоре. О задуманном молодым пламенным католиком Энтони Бабингтоном плане освобождения Марии хорошо знал начальник разведки Елизаветы Уолсингем, и марионетка оказалась под рукой. Это дело, как он написал Лестеру, если им «хорошо управлять, сломает шею всем опасным интригам». И интриганам.

Нет никаких сомнений, что Мария Стюарт была виновна, тем не менее, когда в августе 1586 года ей предъявили обвинение, она все равно заявила, что всегда проявляла себя как «настоящая сестра и друг» Елизаветы Тюдор. В октябре состоялся суд в замке Фотерингей, где содержали Марию. Она сначала заявила протест, что заседатели не имеют права судить ее, поскольку она миропомазанная королева, затем продолжила неубедительно настаивать на своей невинности: «Я никогда бы не погубила свою душу, замышляя убить мою дорогую сестру».

Крокодиловы слезы? Однако все равно казалось, будто она действительно почти в это верила. Неудивительно, что сама Елизавета пришла в замешательство. Стражнику Марии она с яростью сказала, чтобы он «дал понять своей грешной госпоже, что, к большому сожалению, ее ужасные поступки вынудили отдать эти приказы, и от моего имени предложить ей молить Бога о прощении». При этом Елизавета также клялась:

Если бы это дело касалось только ее и меня, если бы Богу было угодно сотворить нас обеих молочницами с ведрами в руках, то тогда все осталось бы между нами; я знаю, что она действительно стремилась и будет стремиться уничтожить меня, но я все равно не могу согласиться на ее смерть.

Приговор «виновна» публично объявили 4 декабря. В прокламации королевы Елизаветы говорилось, что «в душе нам очень больно думать или представить себе, что такой противоестественный и чудовищный замысел против меня она могла или породить, или санкционировать, будучи урожденной принцессой нашего пола и крови». Однако Елизавете еще требовалось подписать приказ о приведении в исполнение вынесенного приговора – приказ о смертной казни.

В декабре Тайный совет был вынужден вручить Елизавете собственноручное письмо Марии с мольбой к кузине «оказать любезность своей ровне» – письмо, в котором перечислялись просьбы относительно судьбы ее слуг и захоронения ее тела, предназначенные, чтобы донести до сознания всю чудовищность предстоящей казни.

«Не обвиняйте меня в наглости, – писала Мария, – если, накануне ухода из этого мира и готовясь к лучшей жизни, я напоминаю вам, что однажды вам придется ответить за ваш приказ… и что моя кровь и страдания моей страны не забыты». Она подписалась: «Ваша сестра и кузина, неправомерно арестованная, Marie, Royne».

Несколько лет назад она показала Елизавете готовность пролить свою кровь. Мария сказала испанскому послу Мендосе: она надеется, что Господь примет ее смерть как предложение, «сделанное мною по доброй воле, ради Его церкви». Однако такая готовность не означала, что она позволит Елизавете забыть хотя бы ничтожную часть всей омерзительности своего поступка.

Лестер писал Уолсингему: «Есть письмо от шотландской королевы, которое выдавливает слезы, но я надеюсь, никакого другого эффекта не будет: хотя затягивание дела слишком опасно». Елизавета хранила молчание, пока год подходил к концу, но антиквар Уильям Кэмден сообщал, что можно было слышать, как она шептала: «Бей, или будешь бита, бей, или будешь бита». Ее родственник лорд Говард Эффингем наконец убедил ее прекратить мучительную проволочку. Она подписала приказ о смертной казни Марии, передав его со словами, достаточно неопределенными, чтобы впоследствии иметь возможность заявлять, что она никогда не имела в виду приводить приговор в исполнение. Однако ее советники, во главе с Сесилом, согласились принять на себя ответственность за исполнение приказа.

Макиавелли писал своему государю, что преступление, при необходимости, следует поручать другим. В этом отношении, да и в других, Елизавета, похоже, усвоила его уроки, как и советы Анны де Божё. Девизом Елизаветы было «Вижу, но храню молчание» (Video et taceo). Как писала Анна де Божё: «Ты должна иметь глаза, чтобы все замечать, однако ничего не говорить; иметь уши, чтобы все слышать, тем не менее ничего не знать; иметь язык, чтобы всем отвечать, но не произносить ничего, наносящего вред другим». Менее всего – наносящего вред твоей верховной власти.

7 февраля Марии Стюарт объявили, что следующим утром ее казнят. Она написала, что умрет как благонравная шотландка и настоящая француженка (такая удивительная двойная роль), но в первую очередь как истинная католичка. Ее правление на земле принесло несчастье, искупить которое (в традиционной модели роли королевы в качестве супруги) могли лишь вероятные успехи ее сына Якова. Однако она нашла себе роль мученицы на небесах.

Картина казни Марии Стюарт хорошо известна, со всем ее ужасом и пафосом. В посланном Сесилу докладе описано, как палачи помогали ее слугам снимать с нее украшения и верхние одежды и как она сама помогала им сделать все быстрее, «как будто стремилась к смерти». Она просила Елизавету разрешить ее слугам быть с ней рядом до конца, «в соответствии с честью и титулом, который мы обе носим, и нашим общим полом». Короче, лорды, сопровождавшие Марию на казнь, пытались запретить ее фрейлинам проводить королеву, но ее яростный протест победил.

Все время, пока они снимали ее одежды, она ни разу не потеряла присутствия духа, но с одобрительной улыбкой сказала, «что никогда не имела таких слуг для раздевания и никогда не раздевалась перед таким обществом»… нащупывая плаху, она наклоняла голову, пока не коснулась ее щекой и обеими руками, которые тоже оказались бы отрубленными, если бы их