не заметили… Затем она очень спокойно лежала на плахе, один из палачей слегка придерживал ее рукой, и вынесла два удара топором другого палача, не издав почти ни звука и не сдвинув ни единой части тела с того места, где лежала: наконец палач отрубил ее голову (при этом маленький хрящик отлетел в сторону), поднял голову на обозрение всех присутствующих и выкрикнул: «Боже, храни королеву».

Губы Марии, как написали Сесилу, «шевелились еще четверть часа» после смерти королевы.

Теперь она была мертва, и континентальные европейские державы могли без опасений превозносить ее как католическую героиню. Екатерина Медичи сказала своему послу: «Я в высшей степени огорчена, что вы не смогли сделать большего для бедной королевы Шотландии. Прежде никогда не случалось, чтобы одна королева имела право судить другую, которая отдалась в ее руки ради собственной безопасности». (Намек на Жанну д’Альбре?) Филипп Испанский написал посланнику Мендосе: «Вы не можете себе представить, как мне жаль шотландскую королеву». Однако факт состоял в том, что теперь он мог продолжить подготовку к своему великому предприятию против Англии и строить свою армаду, не задаваясь вопросом, действительно ли он желает посадить на английский престол королеву, всей душой преданную Франции.

Когда ранним утром следующего дня Елизавете доложили о состоявшей казни Марии Стюарт, она, по словам Кэмдена, «всецело предалась горю». Истерический и драматичный припадок был предназначен, чтобы убедить в ее невиновности наблюдающую Европу, но, несомненно, исходил из сложного комплекса неподдельных эмоций.

Наверное, будет уместно сказать, что Елизавета Тюдор знала: идея сестринства королев тоже умерла в этот день. Могло ли все пойти по-другому, если оглянуться в самое начало? Могла ли Елизавета на самом деле наставить Марию Стюарт? Скорее всего, нет: на пути к этому стояли различия в вероисповедании, со всеми их последствиями для права на английский престол. Было бы чрезмерным упрощением сказать, что религия положила конец реальной возможности сестринских отношений между могущественными женщинами Европы. В конце концов, существовало немало влиятельных женщин в пределах католической Европы, которые могли бы продолжать играть в эту игру. Однако, по всей видимости, такое нежное растение могло цвести только в очень благоприятных условиях. А к концу XVI столетия климат стал ухудшаться.

Эпилог

Что касается меня, то я всегда не столько соблазнялась славным титулом короля или королевской властью королевы, сколько радовалась тому, что Господь сделал меня Его инструментом… Никогда на моем месте не будет королевы, которая бы больше старалась для страны, заботилась о подданных и с большей готовностью рисковала бы своей жизнью ради вашего блага и безопасности, чем я.

Елизавета Тюдор «Золотая речь» (30 ноября 1601 года)

Для Елизаветы Тюдор 18 месяцев после смерти Марии Стюарт представляли собой своего рода новый переломный момент. Возможно, разгром Непобедимой армады летом 1588 года в большей степени обусловили удача и скверная погода, чем умелое командование, и сама кампания стала тем, чего королева всегда боялась, – военным кризисом, в котором она как женщина не могла взять на себя непосредственное управление. Тем не менее речь королевы, которую она произнесла перед своими войсками в Тилбури, когда корабли Непобедимой армады находились в Ла-Манше, а сын Маргариты Пармской планировал вторжение из Нидерландов, стала самой знаменитой в ее карьере.

Я знаю, что имею тело всего лишь слабой беспомощной женщины, но у меня сердце и характер короля, к тому же короля Англии – и меня не пугает, что Парма или любой другой монарх Европы может осмелиться нарушить границы моего королевства. Я не позволю никакому бесчестью пасть на свою голову, я возьму в руки оружие и сама стану вашим генералом…

Как нередко и раньше, она играла на своей женской слабости, превращая ее в силу. В тексте под картиной того времени в Норфолкской церкви есть парафраз слов Елизаветы, в котором вопрос трактуется более энергично: «Враг может атаковать мой пол, поскольку я женщина, значит, я тоже могу осуждать их характер, потому что они всего лишь мужчины».

Она взяла за правило обгонять своих фрейлин и скакать среди солдат только с теми, кто нес перед ней державный меч: «иногда как Женщина, а иной раз с хладнокровием и аллюром Солдата», как сформулировал Кэмден два десятилетия спустя. Лестер, в дни перед приездом Елизаветы в Тилбури, говорил ей, что персона королевы «в этом мире самое священное и тонкое создание, о котором нужно заботиться, человек должен трепетать, когда думает о вас». Она одновременно взывала к отваге своих подданных и убеждала их в собственной силе. Пусть произошел большой провал в деле установления мира, к чему так часто стремились она и ее сестры-королевы, но она смогла принять образ воина, за который особенно ценили правителей мужского пола[84].

Тем не менее последние годы 1580-х ознаменовали для королевы Елизавета I начало «второго правления», которое стало куда менее успешным, чем предыдущее. В более широком масштабе в 1570-е и 1580-е годы по всей Северной Европе шло эпическое сражение между католиками и протестантами; оно раскалывало Францию, угрожало Англии, укрепляло Испанию в стремлении выступить в защиту католицизма и простереть свои длинные щупальца за моря.

Давний фаворит и сторонник Елизаветы 1-й граф Лестер умер через несколько недель после разгрома Непобедимой армады, к ее глубокому личному горю. Королева будет терять и других важных советников в течение последующих нескольких лет. Когда в 1598 году ушел из жизни Уильям Сесил, дольше всех остававшийся рядом с ней, Елизавета назначила его сына Роберта преемником на посту первого министра, а Лестеру в качестве главного фаворита королевы наследовал его пасынок граф Эссекс. Такая связь представила в самом нелестном свете ее женское правление.

Елизавета долго потакала Эссексу, а он в итоге опустился до открытого восстания, причем оно было отмечено пренебрежением молодого воинственного мужчины к старой женщине. Говорили, что однажды он непростительно бросил: «Требования королевы такие же кривые, как и ее скелет». В 1590-е годы, десятилетие экономических трудностей и неопределенности, двор Елизаветы также сотрясали скандалы сексуального характера, что не только скверно отражалось на ее авторитете, но и возрождало прежний стереотип о женщине-правительнице, окруженной распутниками.

Старение Елизаветы не означало, что попыткам запятнать ее репутацию пришел конец. В 1580-х годах католический полемист Николас Сандерс опубликовал свою оскорбительную историю Анны Болейн, своеобразный способ обрушить предполагаемые грехи матери на дочь, а в 1590-е печально известный мастер допроса Елизаветы Ричард Топклифф мог вслух фантазировать, что прикасался к ее ногам и животу. Когда, после кончины королевы, Роберт Сесил написал, что Елизавета была «больше чем мужчиной и на самом деле иной раз меньше чем женщиной», – это являлось обратной стороной медали в отношении идеи,