замираю. Потому что в глубине, за поворотом, я слышу – ну как бы это сказать… Пространство. Слышу воздух. И волны ветра, качающие голоса.

По первости это кажется невозможным. Ветру неоткуда взяться в конце коридора, ведь они замкнуты, а окна бывают только в комнатах. Комнаты бывают только за дверьми. Двери редко ведут в одно и то же место дважды. И хоть на эти правила находилась дюжина оговорок, для дюжина первой это было как-то слишком.

Я подхожу к повороту и осторожно выглядываю. Коридор за углом – больше не коридор. Я вижу высокую широкую арку вместо двери, да что там – вместо стены, такая вот она огромная. За ней лежит потрясающая панорама: многоэтажные книжные полки, вдаль, ввысь и вширь, ряды читательских столов, приставные лестницы, ведущие к галерее на втором этаже. А еще, вижу я, ступая внутрь, огромные арки окон по левой стене. Шторы высоко подвязаны, окна открыты нараспашку, и в них горит невыносимо красивый закат. Небо раскаленное. Оно пылает так ярко, словно город под ним объят километровыми пожарами. Шпили, и башенки, и ступеньки крыш у самого горизонта полностью черные, точно обугленные, и на фоне всего этого огненного буйства стоит мужчина. Небо опаляет его очертания, превращая в закатную тень. Секунду я уверен, что это Дедал. Но он отводит руку в характерном, присущем только человеку жесте, и я уже больше домысливаю, чем вижу, – сигарету в вытянутой руке.

Мужчина сщелкивает пепел в окно.

Я медленно иду вдоль шкафов.

На книжных корешках ни одного знакомого слова. Но это, наверное, греческий. А это, допустим, французский. А вот какой-то восточный десятитомник в роскошном синем бархате с сусальной вязью. Закатная пыль на нем сверкает янтарем.

Я обхожу библиотеку по периметру. Иногда в шкафах встречаются двери. Я заглядываю в одну из них и вижу низкий потолок, минимум света, простые технические стеллажи – все это похоже на хранилища. Я иду дальше по биб-лиотеке и начинаю замечать, что помимо книг здесь хранятся обветшалые свитки и стопки дощечек, и карты, целый шкаф старинных карт. Рядом стоит большой деревянный глобус. На нем зеленые моря с мордами чудищ, бронзовые континенты и незнакомые названия знакомых стран.

Наконец я подхожу к окнам. Если бы не мужчина, я сделал бы это с самого начала, потому что не узнаю шпили на горизонте, не понимаю язык, звучащий с улицы. Я думаю, что знаю, но на самом деле не знаю, где нахожусь. От этого мне не по себе. Но от мужчины все-таки больше.

Я выглядываю наружу. Мы невысоко, судя по окнам напротив – третий этаж. Внизу многолюдный пеший перекресток. По краям его – сплошь продуктовые лавки, палатки красивых, как с картины, овощей: помидоров, которые невозможно обхватить ладонью, и горки незнакомых фиолетовых луковиц. Все это светится в оконных отблесках заката, а люди роятся, ходят, трогают и торгуются-торгуются-торгуются, словами и интонациями настолько чужеродными, что я не выдерживаю:

– На каком языке они говорят?

– На каталонском, – отвечает мужчина через два окна от меня.

– Это где? – смотрю я.

– Много где. – Он топит окурок в высоком стакане и отворачивается.

Я смотрю ему в спину. Никаких опознавательных знаков. Мужчина уходит из-под прямого огня заката, но все равно – будто тень. Высокий, весь в закрытом и черном, он огибает один из столов с тремя стопками книг, встает ровно посередине между прожекторами алого света, и я наконец вижу его лицо. Белое, но не бледное. По возрасту, наверное, чуть старше Минотавра. И оно не то чтобы равнодушное, скорее устало-безучастное – будто раньше все имело значение, а теперь нет.

– А мы где? – спрашиваю я.

– Там, куда ты шел. – Мужчина берет книгу из стопки и открывает с конца.

– Я никуда не шел. – Отворачиваюсь. – Просто потерялся.

Закат бескраен, он как пожар от столкновения планет. Непохоже, что ночь погасит его быстро.

– Это особое место, – говорит мужчина. – Сюда невозможно потеряться.

Я возвращаюсь. Он смотрит на меня. Почему-то я ему сразу верю, а он мне, понятное дело, теперь нет.

– Взрослые в курсе, что лабиринт слушается тебя? – продолжает он, откладывая книгу.

Я пожимаю плечами. Задай он вопрос иначе, например, спрашивал ли меня кто об этом, ответ был бы конкретнее, а так… Откуда мне знать. Я знаю только то, что знаю. Для остального есть уджат, но я никогда не буду использовать его на людях. Я больше не хочу знать, о чем они молчат.

Мужчина берет следующую книгу, листает, откладывает. Так повторяется еще несколько раз. Я молча наблюдаю за тем, как он переправляет одну стопку в другую, пока наконец не останавливается на плотной книжке в толстой обложке из кожи. Она похожа на старинный дневник. С вложениями и вклейками, я даже вижу маленькие кусочки плотно исписанных бумажек, когда мужчина отгибает их, заглядывая под. Он берет книгу и отворачивается. В стороне от стола стоит диван с клетчатым пледом, перекинутым через спинку. У подлокотника – еще один стол. На нем я вдруг замечаю большую белую коробку с крышкой и оттопыренным, как у самолета, крылом, но не сразу понимаю, что́ это. Мужчина кладет книжку под крышку. До меня доносится тихое пиканье, и, только когда внутри коробки все приходит в движение, а на крыло выезжает лист бумаги, я понимаю, что это. Копировальный аппарат.

Мужчина молча прессует страницу за страницей. Я решаю подняться на второй этаж. Приставная лестница кажется надежной, но я рассеянно вожу ее туда-сюда по рельсе. Я думаю о прогале между перилами наверху, в который нужно попасть, чтобы забраться, но на самом деле – о том, как ворочаются внутренности белой коробки копира. Пик-пик, стук, шорох. Пик-пик, стук. Стук.

Поднявшись, я брожу по галерее. Наверху вечереет быстрее. Я хожу туда-сюда, включаю торшеры. Столов здесь нет, только диваны спинками к перилам, и на каждом лежит квадратно сложенный плед. От них знакомо пахнет шерстью (тепло) и маслянистой лавандой (как из аптечки). Здесь можно спать, думаю я. Здесь можно жить, понимаю я. Здесь можно провести всю оставшуюся жизнь, читая книги, изучая карты, наблюдая каталонские закаты, и за такое сложно будет осудить.

Сидя на диване, я созерцаю поднебесную стену из книг, как вдруг чувствую запах горелого. Это неприятная, почти химическая вонь, не имеющая ничего общего с камином или лесным костром. Я вздергиваюсь, перегибаясь через спинку дивана. Огонь в библиотеке – это к беде.

Мужчина стоит у окна. На вытянутой руке он держит стопку горящих листов. Бумага, чернея, стекает в мусорное ведро. Когда пламя касается руки, мужчина отпускает листы, и они опадают всполохами – чистым огнем. Ведро горит. Мужчина берет с подоконника стакан и заливает его. Вода