змеи и откладывая плоские яйца. Некоторые высиживались до конца и вылуплялись, расползаясь полчищем змеек, другие же разорялись чем-то вроде крыс, скрещённых с тарантулами. В тех же проходах, занятых метровыми арахнидами, на пауков охотились шестилапые манулы и летающие твари, похожие на белок с перепончатыми крыльями вместо лап. Последние группами подгадывали момент, когда один из арахнидов вылезет из норы, перекусывали ему суставы в ходулях и сжирали обездвиженное порождение.

Дальше круг скверной жизни делал ещё один оборот, хозяева нор сменялись, потом ещё раз, и ещё раз. В конце норы полностью забивались остатками прошлых владельцев и вытолканной землёй, медленно и постепенно осыпавшейся внутрь. На такие места приходили фласкарцы и запускали вглубь трупов оранжевые корни, разрушая кислотой остатки порождений, и откладывая миклы в получившуюся массу. А там или миклы прорастали, давая жизнь новым фласкарцами, или их сжирали особо ушлые порождения. Или же на заполненные остатками проход приносились семена прочих травянистых, кустарниковых или древоподобных порождений.

Я наблюдал за этим всем со страхом, но не перед скверной, а перед собственными мыслями. Скверна не только способна парадировать взаимоотношения между порождениями, как это делали твари на скверном материке, но ещё и способна породить подобие настоящей экосистемы, пусть даже в таких ограниченных рамках. Но ещё больше меня пугали воспоминания, когда я в своей истинной форме попробовал кровь кракчата.

Увиденное тогда, и увиденное сейчас — всё это порождало настолько ужасную и безумную догадку, что меня передёргивало разрядом тока, бросало в дрожь и в пот, кулаки сжимались до побелевших костяшек, а дыхание сбоило. Я силою заставил себя прекратить размышлять о скверне и её природе, и затолкал всё это в самые глубокие глубины памяти, чтобы больше никогда об этом не вспоминать.

К концу пятого дня я вышел из защитного периметра в южной части Великого Канталейского леса скверны. Меня манили к себе холмы и подошвы гор, начинавшиеся сразу после километрового преддверья, и наплевать, что почти тридцать лет назад эти холмы и скверну разделало до четырёх километров открытого луга.

Я заторопился на ближайшую горушку. Опёрся на посох и угрюмо, с горечью всмотрелся вперёд.

Из обычного густого и великого леса, из наших охотничьих угодий вышла группа разумных, толкая за собой телеги с тушами животных и таща стволы деревьев. На пологом склоне горы, на пороге нашего дома — десятки ног вытоптали широкую тропинку, проложив в крутых участках плоские половинки брёвен. У входа в наш дом, в нашу обитель, где всегда было безопасно — там группа разумных о чём-то перекрикивалась, показывая на вырубленную просеку, проходящую через весь охотничий лес.

Я потянулся к груди, с силой сжав пальцы в районе изнывающего от тоски сердца. Я догадывался, что увижу что-то подобное, но я обязан был прийти. Обязан, чтобы убедиться для самого себя, что мама с сестрёнкой не вернулись домой. Нет, они не здесь, я теперь это точно знаю. Они нашли другое место, нашли потаённое убежище, или скоро обратятся ксатами и попробуют укрыться среди разумных. Не знаю, что именно они сделают, но они и не подумают возвращаться в наш дом. Уже бывший дом.

С горечью сплюнув и затушив эмоции — я размял ноги, прикинул короткий путь до ближайшего источника воды, и отправился обратно в северную часть скверного леса. Оставалось много работы. Но перед спуском с холма я бросил мимолётный взгляд на вход в нашу бывшую систему пещер. На разумных, что стояли около неё. Не надо гадать, чем именно они занимаются в нашем бывшем доме, и что вывозят по вырубленной просеке. Истинные камни маны, обильно проступавшие на стенах всех пещер, именно их добывают и вывозят разумные. Так пусть ими и подаватся, собаки ублюдочные.

* * *

Усиленные «Концентрацией» чувства вовремя заметили дёрнувшееся острое лезвие. Отбитое в сторону, оно чиркнуло по чёрному древку посоха. Набалдашник моргнул тёмно-оранжевым от «Костелома», с размаха проломив висок твари. Её отбросило на метр, распластав на редкой траве преддверья скверны.

Поодаль в мою сторону ползли две других твари, с блёкло-оранжевой шерстью и длинными когтями вместо передних лап. Кролики-переростки с клыками в вытянутой пасти, эти двое Цумногских тушканчиков скверны уже получили заряды «Магической стрелой» и теперь не оставят заллай. Я добил их магией, и распотрошил третьего, умершего от постоянных ударов посохом. Как и с прочих убитых тушканчиков, с него я собирал только острые костяные клинки.

Солнце клонилось к закату. Вдали показалось две телеги и группа наездников. Они махали и кричали. Я их не слышал, но узнал и запустил «Магическую стрелу». Синий сгусток магии сигнальной ракетой умчался в небо, разумные поспешили отправиться ко мне. Я ждал Асилика ещё вчера, на двадцать второй день, но разумные задержались в дороге из-за недавнего ливня. Но я всё равно успевал и на аукцион, и к осеннему исследованию руин.

Подъезжая к лесу, где я разбил лагерь, все разумные ошарашенно косились на аккуратную пирамидку из миклов, на солнце поблёскивавшую медью. Косились на груду свёртков кожи, свёртков золотистого меха, на плотно закупоренные горшки. И на несколько заллай, лежащих чуть поодаль от остальных.

— Миклов ровно сто восемьдесят. Дальше, — я показал Асилику на три группы горшков, накрытых кожей кракчата. — В первой группе корни фласкарцев, килограмм пять будет. Бронзовой кваралитской массы с несколько кило, и три кило золотой. И десять свёртков золотого меха манула. Это всё лиге.

— Да, конечно, — ошарашенно проговорил Асилик, не понимая, что вообще ему делать. Вроде как, пока охранники устанавливают лагерь, ратон должен пересчитать мою добычу и выписать мне расписку о полученном, но бедолага лишь растерянно хлопал глазами.

— Как ты выжил здесь? — сквозь оскал процедил начальник охраны, намётанным и быстрым взглядом окинув мой лагерь. — Откуда еду брал, а?

— Охота и собирательство, — усмехнулся я. Ещё вчера утром я вынес в скверну вообще все возможные улики: остатки скорлупы миклов и прочие заллаи. В лагере вообще ничего не указывало, что я могу питаться дарами скверны.

— А чего это, добродушный господин? — мурлыкнула жена начальника охраны, присев около связок из полых труб разной длины. Там ещё лежали свёртки кофейной и молочно-розовой кожи, в закупоренных двух горшках пряталось по мешочку, в одном горшочке позвякивали шарики. Рядом с ними лежал костяной клинок, длиною в локоть.

— Это моё, — ответил я и показал на это всё Асилику. — Всё это должно ждать меня в Магнаре. Я ведь могу рассчитывать на порядочность Ганзейской