Базз перевёл взгляд с меня на публику. Мужчина, споривший сосвоей дамой, все ещё стоял, но теперь встала и женщина, и начинался скандал.

— Извини, я должен этим заняться.

— Ради бога, — разрешила я.

Натэниел появился будто ниоткуда и проводил меня к наружнойдвери. Он улыбался, выглядел чертовски раскованно, каким я его давно не виделаили вообще никогда. Странно, что он был так доволен именно сегодня.

— Ты обещала вернуться вовремя и посмотреть моёвыступление, — напомнил он, улыбаясь.

— У меня два клиента торчат на кладбищах.

Он посмотрел на меня наполовину надув губы, а наполовину стаким видом, будто знает, что спор уже выиграл:

— Ты же обещала.

— Может, лучше просто потом дома потрахаемся?

Он нахмурился:

— Я же буду мохнатым, а мохнатых ты не трахаешь.

У меня возникла мысль — страшная мысль.

— Я тебе обещала оставить засос на шее… ну ты же недумаешь, что я буду делать это на публике?

Он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то, чего я раньше невидела. Какой-то намёк на уверенность в себе, на внутреннюю свободу, которойраньше не было. Он видел только что, как я занималась сексом с двумянезнакомыми мужчинами, и теперь в себе уверен. Можете себе представить?

— Ты, эксгибиционист мелкий, — сказала я. —Тебе в кайф, чтобы я пометила тебя впервые перед всем этим народом?

Он с негодующим видом пожал плечами, и это было притворство,потому что в глазах его прыгали чёртики.

— Мне много что в кайф, Анита.

Я попыталась посмотреть на него сурово, но не сдержалаулыбки.

— Ты меня заставил обещать, что я тебе поставлю засос,и теперь этим пользуешься.

— Ты опаздываешь, — напомнил он. — Клиентыждут на кладбище.

Вид у него был серьёзный, только искорки посверкивали вглазах, портя эффект.

Я улыбнулась:

— Мне пора.

— Я знаю.

— Это не разрушит иллюзию, если я тебя поцелую напрощание?

— Рискну, — сказал он.

Я поцеловала его — целомудренным касанием губ, почти безтелодвижений. Потом отодвинулась, глядя на него подозрительно. Он рассмеялся иподтолкнул меня к двери:

— Ты же опаздываешь.

Я вышла, но вышла я в октябрьскую тьму, ещё сильнееутвердившись в мысли, что ни черта не понимаю в мужчинах. Точнее, я ничего непонимаю в мужчинах моей жизни.

Я обернулась глянуть на Жан-Клода на сцене уже с другойженщиной — он целовал её так, будто хотел исследовать ей миндалины без помощирук. У многих в момент такого поцелуя вид напряжённый или неуклюжий, но тольконе у него. У Жан-Клода получалось изящно, эротично, идеально. Я поняла, чтопопрощалась с Натэниелом, но не с Жан-Клодом. Не хотелось прерывать, но иоставлять Жан-Клода с ощущением брошенного тоже не хотелось. Я послала емувоздушный поцелуй, когда его руки освободились от этой женщины. Он бледнойрукой вернул мне его. Нижняя часть лица у него была кроваво-алой от помады. Насамом деле она не выглядела как кровь — по крайней мере, для тех, кто видалнастоящую, но это было не такое зрелище, которое хочется унести с собой в ночь.Один из других мужчин моей жизни улыбался у двери, предвкушая любовную игру сомной на глазах у публики. Иногда самые для меня дикие фрагменты моей жизнисостоят не в том, чтобы иметь дело с вампирами, вервольфами и зомби. Дажевампирская политика не так смущает меня, как моя собственная интимная жизнь.

Мы стояли на Гравуа, застряв между бесконечными рядамивитрин, видавших лучшие дни. Весь этот район медленно сползал к состоянию«после темноты лучше не появляться». Ещё не опасная зона, но если ничего неизменится, то через два года станет ею. Ресторан «Бево-милл», самая что ни наесть настоящая ветряная мельница, смотрелся кораблём в море зданий пониже ивремён похуже. Здесь все ещё подавали отличную немецкую еду. Медленновертящаяся мельница была прямо перед нами, и вдруг оказалось, что мы едем подкаменными блоками моста за мельницей. Не помню, чтобы мы проезжали мельницу, аэто нехорошо, потому что за рулём я. Грэхем цыкнул второй раз — знаете, такойзвук вдоха сквозь зубы, когда человек пытается удержаться и промолчать.

Я глянула на него:

— Что такое? В чем проблема?

— Ты только что чуть не стукнула две машины, —сказал он придушенным голосом.

— Не было такого.

— Было, — подтвердил Реквием с заднегосиденья. — Было.

Передо мной вдруг как по волшебству появилась белая машина.Из ниоткуда. Я ударила по тормозам, Грэхем снова цыкнул. У меня сердцеколотилось в горле. Я не видела машины. Я включила сигнал правого поворота.Правого — то есть никаких полос не пересекать. Внезапно возникший автомобильменя напугал.

Я свернула на Грассо-Плаза, где располагалось почтовоеотделение Аффтона, бакалейный магазинчик сети «Сэйв-Э-Лот» и куча пустыхвитрин. Вся окрестность вдоль Гравуа будто устала, будто уже прошла свои лучшиевремена, и те оказались не слишком хороши. А может, это у меня настроение такоебыло. Я выключила мотор, и мы просидели минуту в тишине.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Реквием оченьтихим и низким голосом, будто говорил из глубины колодца.

Я повернулась, посмотрела на него, и даже это движениепоказалось мне медленным, будто я двигалась не так быстро, как окружающий мир.

Реквием сидел, сцепив руки на коленях. Он не был где-то далеко,ничего необычного не делал. Просто сидел очень тихо, будто не хотел привлекатьк себе внимание.

— Что ты говоришь?

У меня голос тоже звучал гулко, будто отдаваясь в головеэхом.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил онотчётливо, по слогам, и я, глядя на его губы, видела, что звук и их движениянесколько несогласованны.

Я задумалась, будто вопрос был труднее, чем должен быть.

— Нет, — сказала я наконец. — Нет. Что-то нетак.

— А что? — спросил Грэхем.

А что? Хороший вопрос. Беда в том, что хорошего ответа янайти не могла. Что не так? У меня что-то вроде шоковой реакции. Почему? Многокрови потеряла? Может быть. А может быть, и нет.

Мне было холодно, я закуталась в чужой пиджак, пряча лицо вворотник. Он отдавал одеколоном Байрона, и я отдёрнулась, потому что запах егоодеколона на коже пиджака все вернул. Обоняние сильнее других чувств пробуждаетпамять, и вдруг я утонула в ощущении тела Байрона, в его взгляде на менясверху, в ощущении его тяжести, в ощущении, как он входит в меня и выходит.